Случайная жертва

– Ее проблемами с мужем.

– Я не могу ими заниматься, если она не подаст заявление.

– Ты уже не полицейский.

– Кто-то его крышует, – сказал я.

– Кого?

– Ее мужа. У полиции свои способы решать подобного рода проблемы. Они уже давно не полагаются на суды. Каждый раз, когда дело доходит до судебного разбирательства, муж немножко плачется перед судьей, а его адвокат приносит справку, что обвиняемый любит вязать и обожает котиков. Он получает недельный запрет на приближение к жене, а когда слетает с катушек и перерезает ей глотку, все обвиняют полицию.

– И что же они делают?

– В каждом участке есть парочка крепких ребят, которые могут устроить мужу небольшую прогулку на свежем воздухе.

– Ты крепкий парень.

– Ты это к чему?

– Тебе приходилось это делать?

– Я давно не служу в полиции.

– Что значит «кто-то его крышует»?

– Он торгует подержанными машинами. В этом бизнесе крутится много уголовников. Если она подавала заявление, а ордера на арест в деле нет, значит, кто-то его прикрывает.

– Кто?

– Не знаю.

– Но ты можешь выяснить?

– Да, – сказал я. – Могу.

24

Когда утром я ехал в тюрьму «Римоним», даже мое дежавю испытывало дежавю. По земле стелился жаркий ветер, приползший с запада и притащивший с собой горсти песка, собранного в дельте Нила. У машин на шоссе был удивленно-раздраженный вид, впрочем, возможно, не более удивленно-раздраженный, чем обычно. Я припарковал «Вольво» у входа и направился к стеклянным дверям, которые подозрительно быстро открылись передо мной. На сей раз встречающая делегация выступила совсем в другом составе: Кравиц с Барракудой и два незнакомых полицейских. В стороне стоял Клаудио – рыжеволосый худощавый следователь, говоривший с южноамериканским акцентом, и долговязый надзиратель, смотревший на меня с чем-то вроде сожаления.

Командование взяла на себя Барракуда:

– Мы хотим, чтобы вся беседа записывалась.

– Нет, – ответил я.

– Прекрасно, – голосом, который наверняка отлично работает в суде, сообщила она. – Тогда встречи не будет.

Я ей улыбнулся. На мой взгляд, у меня замечательная улыбка. В ней бездна обаяния, и она способна согреть окружающих искренним теплом.

– Не будьте идиоткой, – сказал я ей. – Мне эта встреча нужна гораздо меньше, чем вам.

– Вы уже второй раз называете меня идиоткой! Не смейте больше так говорить!

– Хорошо.

– Что хорошо?

– Не буду больше называть вас идиоткой.

Клаудио издал какой-то придушенный хрип. Все на него обернулись, и он сделал вид, что закашлялся.

– Джош, – учительским голосом произнес Кравиц. – Мы знаем, что он был твоим клиентом, но закон есть закон. Ведется следствие, будет суд. Если он упомянет о своей причастности к убийствам, ваша беседа превратится в вещественное доказательство.

– Нет, не превратится, – возразил я. – По закону для содержания человека в одиночном заключении сроком более месяца необходимо судебное постановление.

– Да, и что?

– Что вы скажете судье? Что, ни у кого не спросив, нарушили правила изоляции, о которых сами же просили? Любой адвокат в две минуты даст вашей записи отвод.

Похоже, Клаудио страдал хронической астмой.

– Я могу заставить вас дать показания о содержании беседы, – сказала Барракуда.

– Конечно.

– Если вы солжете на свидетельском месте, это будет считаться воспрепятствованием правосудию.

– Я не собираюсь лгать на свидетельском месте! Наоборот, расскажу все, что знаю.

– Это будут секретные показания.

У меня возникло ощущение, что кашель Клаудио заразен.

– Секретность умерла в тот день, когда изобрели интернет. Мы живем в мире без тайн. Стоит мне рассказать о фальшивых терактах, ровно через семь минут любой ребенок прочтет об этом на пяти разных сайтах.

– Вам безразлична ваша страна?

Она задала этот вопрос очень серьезным тоном. Такие всегда разговаривают серьезным тоном. Наверняка Сталин говорил то же самое каждому товарищу за секунду до того, как пустить ему пулю в затылок.

– С каких пор вы – моя страна?

– Ну хватит! – рассердился Кравиц, но сердился он понарошку. Я не исключал, что их с Барракудой отношения находились на той стадии, когда он искал потайной лаз, чтобы сбежать из кроличьей норы ее спальни. Все романы Кравица протекали бурно, длились недолго и всегда заканчивались тем, что они с женой летели в Прагу, шли на Карлов мост, и там, держа ее за руку, он говорил ей, что она – его единственная любовь.

– Так мне идти или как? – спросил я.

Он сделал вид, что задумался, а затем кивнул. Барракуда скрипела зубами от злости. Долговязый надзиратель, больше не выглядевший таким уж угрюмым, сделал мне знак, и я последовал за ним. На этот раз мы направились не в особое крыло, а в официальную комнату для свиданий, расположенную у самого входа. Это было довольно просторное помещение с окнами из пуленепробиваемого стекла и длинными лампами дневного света в черных решетчатых намордниках. На стенах висели пробковые доски с прикрепленными к ним детскими рисунками – по всей видимости, творчество детей заключенных. Наверное, кто-то решил, что они добавят обстановке уюта, но он ошибся – с ними комната казалась еще более мрачной.