Кляйнман уже ждал меня. Он стоял у окна и смотрел на улицу.
– Видал? Лично я – никогда, – сказал он, когда я к нему приблизился. Окна комнаты свиданий выходили не во внутренний двор, и из них открывался вид на ведущую к тюрьме гравийную дорогу. Сейчас ветер носил по ней целые столбики пыли.
Я ничего не ответил и прошел к столу в центре комнаты. Он еще несколько секунд постоял у окна, а потом присоединился ко мне.
– Я проведу здесь немало лет, – сказал он.
– Насколько я понимаю, да.
– Что с нашим договором?
– С каким договором?
– Ты сказал, что найдешь его.
– Я его нашел.
– Кто он?
– Этого я сказать не могу.
– Почему?
– Потому что ты его убьешь.
– А он не должен умереть?
Законный вопрос, подумал я.
– В девяноста девяти случаях из ста я ответил бы: «Нет, не должен». Но его случай сложнее.
– Это не Авихаиль?
– Нет.
– Ты уверен?
– Что значит – уверен? По всем признакам это не Авихаиль.
– Ты с ним разговаривал?
– Да.
– И что он сказал?
– Он хочет, чтобы я организовал перемирие.
– Я ему не верю. – Он произнес это быстро, как будто давно обдумал подобную вероятность и пришел к определенному выводу.
– Какая разница, веришь ты ему или нет. Ты в тюрьме. Если начнется война, ты проиграешь.
– Он специально тянет время, чтобы лучше подготовиться.
– Вот и ты готовься.
– От меня начнут уходить люди. Перебегать к нему.
– Я сейчас заплачу.
Он снова уставился в окно:
– Все должно пребывать в равновесии. Так это работает в природе. Ты уничтожаешь каких-нибудь белок, а через двадцать лет вымирают все тигры, потому что ты разрушил пищевую цепочку. Равновесие полезно всем. У китайцев есть инь и ян. Тому же посвящена половина книги «Зоар»[11].
– Для меня все это звучит странно.
– Это и для меня звучит странно.
– Что передать Авихаилю?
– Передай, что я согласен на перемирие. Я пошлю к нему человека. Пусть обсудят раздел зон влияния.
Мы дали этим словам немножко повисеть в воздухе и пообсохнуть.
– Человек, который ее убил… – прервал он молчание.
– Да?
– Зачем он это сделал?
– Он хочет, чтобы война между вами продолжалась.
– Но зачем?
– Не будем об этом.
– Так ты передашь Авихаилю?
– Не бесплатно.
Это его успокоило. Мы вернулись на его территорию. Ты – мне, я – тебе.
– Сколько?
– В Кфар-Саве есть один парень, который бьет жену. Мне кажется, его кто-то крышует.
– Что за парень?
– Его зовут Йоэль Меир. Он на паях с двумя партнерами торгует подержанными автомобилями.
– Не знаю такого.
– Ты спрашивал сколько. Это моя цена.
– Йоэль Меир, – тихо повторил он, запоминая имя.
Я сознавал, что только что спустил в унитаз принцип, согласно которому ни в коем случае нельзя смешивать два разных дела в одну кучу. Кляйнман притворился, что размышляет, хотя мы оба понимали, что он только что заключил крайне выгодную сделку.
– Когда ты скажешь Авихаилю?
– Когда смогу убедиться, что «крыши» больше нет.
– О’кей.
– У меня есть еще одно условие.
– Никто не диктует мне условий.
– Называй это как хочешь, но они должны делать то, что я скажу.
– Кто – они?
– Твои люди, твои дети, вся твоя организация. Мне надо, чтобы следующие два дня они делали, что я им скажу, и не задавали лишних вопросов.
– Мои дети?
– Рам пытался убить Авихаиля.
– С ним все в порядке?
– Да. Только рука сломана.
– Какая?
– Левая.
Он закрыл глаза.
– Он ее уже ломал, – не разжимая век, сказал он. – Когда ему было девять лет. Я нес его на руках от парка Ха-Яркон до больницы «Ихилов». Он не плакал. Не хотел плакать в моем присутствии.
Я промолчал – ничего умного не приходило в голову. Он еще немного посмотрел видное ему одному кино из воспоминаний и обратился ко мне:
– Что с полицией?
– Ждут меня на выходе.
– Что ты им скажешь?
– Это мои проблемы. Когда ты поговоришь со своими людьми?
– Они с тобой свяжутся.
Больше обсуждать было нечего, и я поднялся. Он встал вместе со мной и протянул мне руку. Я пожал ее, и тут он меня удивил, приникнув ко мне в неуклюжем полуобъятии. Полицейский начал постукивать дубинкой по стеклу, но мы уже отлепились друг от друга.
– Не доверяй ему, – сказал он.
– Не волнуйся. Я и тебе не доверяю.
Он снова направился к окну и уставился на улицу.
Вся делегация ждала меня в отделанном мрамором помещении с огромными окнами возле входной двери.
– Что он сказал? – спросил Кравиц.
– Ничего, связанного с вашим расследованием.
– Вы провели там двадцать минут, – зло отчеканила Барракуда. – Не может быть, чтобы он ничего не сказал.
Со мной происходило что-то странное. Одна часть меня была переполнена адреналином, другая валялась на полу, выдохшаяся до изнеможения.
– Я на вас не работаю, – ответил я. – Я ни на кого из присутствующих здесь не работаю. Кажется, даже на самого себя.
И ушел, оставив их гадать, что я имел в виду.
25