Случайное обнажение, или Торс в желтой рубашке

Почти два года назад похоронив тестя, я все равно был не готов к сегодняшним действиям. Побросав в сумку разную ерунду, взяв с собой почти все наличные деньги, я махнул на Курский вокзал, чтобы с первым же проходящим поездом отправиться в город детства. Билеты были только в плацкартный вагон, причем на верхние полки, но кто перед лицом вечности думает о минутном; через два часа я уже трясся в скором поезде "Малахит" (Москва — Нижний Тагил). Соседями моими оказались N-ская модельерша, средней привлекательности дама, чье имя я сразу же забыл, которая, тем не менее, на удивление прилично разбиралась в современной песне, и супружеская пара: композитор Олег и его жена Ольга, которая давно дирижировала только собственным мужем и растила двух сыновей, гостящих сейчас на даче у родителей Олега где-то под Верещагино, а, между прочим, была однокурсницей своего мужа, также закончив дирижерское отделение. Олег был моим земляком, а Ольга — коренной москвичкой. Почти сутки они склоняли меня совместно сочинять детские, юмористические песни, я даже сдался и был готов подарить любые тексты, но все они находились в Москве, а поезд неуклонно приближался к столице Западного Урала.

Надо заметить, если первые годы после переселения в Москву (двадцать два года тому назад) я бывал в родном городе не чаще одного раза в 5–7 лет, то последние несколько лет практически ежегодно. Преклонный возраст родителей обязывал. Последний раз я навещал их восемь месяцев назад, устроив командировку от издательства и, умудрившись прожить в гостях чуть не три недели. Надо сказать, что попутно я лечил зубы, крайне неудачно, у давней знакомой жены и тещи, но это явно другая история.

Уезжал я тогда с тягостным чувством, что мать — не жилец и уйдет первой, что ставило меня в жуткие нравственные коллизии; дело в том, что моя младшая сестра, как и я, в поисках счастья, влекомая мужем-офицером, военным врачом, исколесила пол-Союза и остановила давно свой выбор на благодатной тогда Украине, последние годы она жила в маленьком зеленом городке близ Львова, носящем славную фамилию широкоизвестного гетмана, на дух не выносила отца (ей, впрочем, единокровного) и не собиралась его "доводить", мне же при таком раскладе брать в свой дом давнего обидчика тоже не хотелось, но сознавать, что пасынок позволил отчиму умирать в доме престарелых, было если не совестно, то малоприятно.

Судьба распорядилась по-своему и вполне милосердно к нам, двум неблагодарным отпрыскам незадачливой фамилии. Отец задохнулся от приступа бронхиальной астмы рано утром (в четыре часа) в воскресенье. Вызванная медбригада не смогла его оживить, несмотря на искусственное дыхание и прочие лечебные процедуры и средства.

2

В родительскую квартиру на пятом этаже я поднялся одним махом. Дверь была полуоткрыта. По квартире сновали худые низкорослые женщины неопределенного возраста в темной одежде. Мать, отечная, заплаканная, оборотила ко мне морщинистое в старческих веснушках лицо:

— Приехал, сыночек. Хорошо. А от Нины с Олегом вестей нет. Давали уже две телеграммы, но без толку.

В комнатах на прежнем месте стояла жалкая мебель, висели ковры многочисленные зеркала были завешены, а тела отца видно не было. На мой молчаливый вопрос одними глазами мать ответила:

— В морге он. Жара стоит страшная. Боялись, что детей не дождется.

Тут же все сели за стол в гостиной, пообедали, и я поехал в фирму, ведавшую похоронными услугами в городе. Сопровождала меня, вернее была не только проводником, но и советчиком двоюродная сестре Надя Устинова, старше меня лет на шесть-семь. Я не видел её, по крайней мере, четверть века, за прошедшее время она похудела, стала ниже ростом, как бы усохла. Была она в черном платке, в темном одеянии, похожая на небольшого скуластого жука, молчаливая, но очень точная в своей решимости и решительная в своей точности, в чем мне ещё предстояло убедиться.

Мой похоронный опыт к этому времени исчерпывался присутствием на десятке похорон, нравственно-эмоциональными страданиями по преждевременному уходу знакомых и друзей и только с тестем я отчасти занимался организационной работой: одевал покойного, клал в гроб, нёс его, но основные тяготы всё равно легли на мою бедную жену, она не подпустила меня к ряду узловых дел, боясь, что испорчу дело, не сумею найти нужного языка с исполнителями процедур, поскуплюсь на оплату (грабеж, впрочем, почти узаконенный), впрочем, отчасти просто жалея жалкого невропата, каковым меня не без доли истины считала.

В местной похоронной конторе взаимоотношения с клиентурой были отлажены как конвейер. С помощью старшей кузины (какое забытое слово) я заказал гроб, венки, памятник, катафалк, машину для перевозки гроба в морг и оттуда в квартиру, подписал договор и внёс авансом триста тысяч рублей. Вечером был семейный совет, собрались племянники и племянницы по материнской линии, решали, как расставить силы, примеривали, планировали, утешали мою мать.

3