Случайному гостю

В отличие от кухни и подъезда, комнату Гидеона я недолюбливал, и все из-за этих болванок. Стоило мне зайти «до покоя», и наглые чурки, безлико дремавшие на своих полках, вдруг расцветали личинами всех мастей, принимаясь обсуждать меня, а то и насмехаться — ведь язык их я почти не понимал. Некоторые говорили по-французски, почти все понимали и поддерживали беседу по немецки, не обходилось и без идиша — в общем-то болванки были болтливы, и я подчас задумывался — каково тут Гидеону ночью?

Я пришел через комнату и бухнул доску на стол, позади Гидеона; звякнули разномастные ложечки в разнокалиберных чашках.

— Это, надо понимать, ты, Лесик? И ты с чаем? — вопросил Гидеон не оборачиваясь.

— Нет, — сказал я, отмахиваясь от шепотков из-под шляп. — Это Рейган с пепси-колой.

— С ума сойти. Слыхал? Она растворяет печень в ноль, — продолжил Гидеон, — но то одно, такой человек в доме, а у меня совсем ничего нет.

— Да я тут кое-что с собой взял, — продолжил я, — знал, куда иду. Люди говорили.

— Говорят не только люди, — важно ответил Гидеон и обернулся. — Как же ты, Рональд, помолодел, — сказал он.

— А про тебя так не скажешь, — бабушка выступила у меня из-за спины. — Да и он что-то плох, змордовал ты мурашку, — с этими словами она достала из кармана банку. Существо в ней нервически похаживало по дну, шевеля длинными усами.

Гидеон нахмурился, слез с кряхтением со стола, обошел его, встал напротив бабушки и сверля её острым бородатым подбородком, заявил:

— Отдай!!

И они перешли на немецкий.

Очень, очень удобный язык, чтобы поругаться.

Гидеон был как-то мельче в кости и несерьезнее, чтобы вот так вдруг отнять банку силой. Он протрещал длинную руладу ругательств — стало сыро, пол в комнате сделался скользким, одна из болванок чихнула.

Бабушка вернула сухость буквально одним дуновением, перейдя затем на понятный язык и пробормотав:

— Ах ты клоп! Schlafmutze!!

Гидеон, прокричав тоненько нечто злобное, изловчился и подпрыгнул, его маленькая лапка мелькнула в сантиметре от банки. Бабушка подняла банку вверх, вторую руку с сумкой прижала к груди и насупила брови. Болванки отбросили всякую сдержанность и начали радостно орать «Бей!!», не адресуясь конкретно ни к кому из дуэлянтов.

— Вы, бабушка, просто как Свобода, — мечтательно проговорил я, — не хватает только короны.

Зыркнув на меня, Гидеон сменил тактику: выхватив откуда-то ножницы, он взмахнул ими, щелкнул и рявкнул: «Руэ!!!». Болванки смолкли, на проступивших было на них лицах пропали рты.

— Успокойся, успокойся, спокуй, — сказала бабушка. — Тутай нет зла.

При этих словах её пальто на зеркале чуть заметно колыхнулось.

— Ладно, — сказал Гидеон, посопев, — миру — мир. Давайте чай пить.

Мы чинно встали вокруг стола. Я разлил чай по чашкам, воцарился аромат вишни и цедры, бабушка очистила мандарин.

— Держи, Гидеончик, — сказала она, — и не ругайся при детях.

Гидеон взял у нее мандарин, покопавшись в плетенке, выбрал сухарик, макнул его в чай, горестно вздохнул, надкусил его и сказал:

— Ладно. Бери… Отдаю, но не надолго. Вернёте банку сразу… После.

— Ты, конечне, извини Гидеон, — сказала бабушка, — но склянку верну на Сильвестра[36].

Гидеон яростно сверкнул синими глазками:

— Я что, должен, все время говорить «да»?

— Ты пойми, — продолжила бабушка, крутя чашку с чаем в руках, — то не примха, то мус[37]: он не оставит нас в живых, он же доберется до всех. Даже сёстры, я уже говорила тебе, согласились помочь, даже сёстры, а ты ведь знаешь, какая у них ситуация. Такое.

— Сёстры? — спросил Гидеон. — Ты была у сестёр?

— Ну, внутрь не заходила…

Гидеон раздумчиво сгрыз сухарик.

— Так и быть, — сказал он. — Банку можете взять… Я сам приду за ней. Попозже.

— Собираешься помародерствовать на развалинах, Гидеон? — медоточиво спросила бабушка. — Так он не оставит ничего, если что. Ничего. Ниц.

Гидеон нахмурился. С присвистом отпил чай и сказал:

— Таки не верю тебе, что все настолько плохо. Ты же всегда выкручивалась. Даже при немцах.

— То прошло, — очень просто сказала бабушка. — Я молодая была, а сейчас… Сейчас вельми удачно выбрано время: я в ситуации, что не могу сказать «нет».

— А Лесик? — спросил Гидеон, жуя мандаринку. — Отбейся Лесиком, им вполне можно пугнуть.

Мне показалось, что самое время оскорбиться и напомнить о себе.

— Я так просто не пугаю, — заявил я. — У меня дар…

Повисла тишина, слышно было, как где-то далеко прозвенел трамвай, хлопнул листом жести на крыше ветер. Гидеон издевательски хмыкнул и звучно отпил чаю, бабушка кашлянула.

Я решил расставить все по местам.

— Ты, Гидеон, только не хмыкай, — сказал я, — это хамская привычка. У тебя, между прочим, в буфете нет порядка, и шляпы над тобой смеются.

— Вот такие сейчас дети, да — им отдаешь последнее, а они? Они приходят в чужой дом и с порога говорят старику — хам. Да, — оглушительно вздыхая, сказал Гидеон, — где тебя воспитывали, Лесик, в трамвае?

— Но-но, — сказала бабушка. — Тоже мне эрцгерцог. Думаешь, замкнул комашку в слоик[38] то уже страшный магик? Додумался — прикрыться дитём. А ты, — сказала она мне, — не дуйся тут, иди одевайся.