Случайному гостю

Дар получил полную свободу, да еще какую! Я легко оттолкнул от себя мост, его серые плиты дымом рассеялись в нашей прихожей. Колокол звякнул еле слышно и стих.

Многое открылось, сопровождаемое соленым привкусом. Я увидел тёток с кузенами и радостно поприветствовал их; хихикнул, глянул, как они закрутили головами, так и не поняв — кто звал? Я дунул на пол — пол стал прозрачным, и я увидел наших соседей Вороновских — они мрачно поглощали картошку в мундирах. На доске стояла миска с солеными огурцами и еще одна — с килькой. На маленькой досточке, укрытая вышитой салфеткой, лежала початая буханка. Чуть дальше, на столе — кофейник, галеты на блюдце и вазочка с вареньем. Глава семьи выговаривал что-то младшим Вороновским, те уныло ковырялись в конопатых носах. Ни ёлки, ни шопика (рождественских ясель) не было — Вороновские были баптистами. Я дунул ещё раз, люстра у Вороновских качнулась, а «красна коврова дорожка на каридори» — гордость самой Вороновской — свернулась в рулон. У Вороновского-старшего отвисла челюсть, один из братьев упал на пол вместе со стулом, а мадам Вороновская, уронив под стол картофелину, начала мелко и угодливло креститься в сторону плафонов.

Далеко-далеко, в другом городе, в метро, усталая мама возвращалась домой, у нее щемило сердце. Ну что ж, не призвав на помощь ни мха, ни перьев, ни отпечатков неземных камней, я попросил мамино сердце выздороветь, и оно выполнило мою просьбу… на время — видно, надо было пролить больше крови.

Тем временем, здесь, в тринадцатой квартире — капелька крови угодила на цепь. И породила магию. Ту, о которой на Коперника не помнили уже тогда, когда она была ещё Окольницким шляхом.

Цепи, бумажные цепи, вдруг лязгнув, встали подобно питону Каа из мультика, только вместо призыва к бандерлогам загудели и просияли. Выглядело очень красиво и страшно.

Цепи сопротивлялись Дару. Магия подчиняла себе силу цепей. Кровь брала своё по праву. В воздухе пахло озоном и разливался ощутимый холод. Дверь кладовки покрылась инеем, внутри этой тёмной клети вдруг началось некое шевеление, барахло задвигалось, загромыхало — и искаженная им, прорвалась мелодичная трель флейты. А затем долетел глухой и мерный конский топот.

Ни он, ни флейта теперь не испугали меня, наоборот, часть меня ждала встречи — помериться силой? Обменяться приветствием? Взыскать Дар? Не знаю.

Я гоню это воспоминание.

Бабушка стояла посреди сияющей метели, красный платок сполз на пол, волосы её развевались, нестерпимо сверкала Сиренка. Руки бабушка подняла, лицо запрокинула, словно обращалась к стеклянному плафону над головой. Лампочка в нем источала неестественный для своих 60 ватт яркий белый свет.

Двери во всей квартире начали распахиваться и хлопать, из шкафа вылезла Вакса, её морда была в какой-то розовой пудре.

Сквозь распахнутые двери потоком хлынули Гости.

Путь их, как всегда, сопровождал шелест и шёпот.

Мне захотелось полетать, ну просто я захотел — желание наполнило всего меня радостью, будто какая-то часть меня истосковалась по Дару. Я подпрыгнул, табуретка качнулась и упала, гудящие и светящиеся цепи расступились предо мной. Я поплыл в воздухе, напоминая сам себе мыльный пузырь, что-то в кухне звало меня. Стало холодно. Я снял с вешалки куртку и надел её — на весу, из рукава на пол вывалилась шапка. Гости обступили меня, призрачной стаей.

Бабушка, окруженная Гостями, вокруг которых вились, словно Лаокооновы змеи, цепи, глянула вслед мне. Во взгляде её была просьба. Только просьба. И всё же она нахмурилась.

По дороге в кухню я ощутимо приложился скулой об косяк — левитация, хотя и приносила немалое удовольствие, но была неосвоенным пространством.

Кухня стояла нараспашку; лимонную мяту, чудом удержавшуюся на подоконнике, трепал декабрьский ветер. Наглухо запертым оказался лишь пенал, хоть в недрах его что-то отчаянно колотилось и стучало.

«Зеркало!!! — радостно подумал я. — Зеркало!!!»

Я успел подлететь к буфету, задев плечом абажур. Куртка вздымалась у меня за плечами капюшоном кобры. Воздух возле креденса словно сгустился — по тёмному дереву, словно по Ваксиной шерсти, пробегали крошечные голубые искры. Я коснулся кончиками пальцев гладкой ореховой двери пенала — и сразу отдёрнул руку: дверь была раскалена, словно уголёк в печке, или казалась таковой.

Мне стало интересно. Я глубоко вздохнул…

— Магия творится на выдохе, — это бабушка. Мы с ней собираем «сон» и первую крапиву. Ходим по Каличей горе, и я выдираю из наполненной весенним томлением земли чёрные корешки.

— Лесик, помни, это не геометрия — на выдохе, — говорит бабушка. — Не трогай без пальчатки — то колючка!!!

— Я на геометрии вообще не дышу, — злобно отвечаю я. Только что меня ужалила «колючка» — первая крапива.

— За это тебе там ставят тройки, — невинно замечает бабушка, поглаживая шершавую темно-красную стену старого форта. — В магии троек не нет. Такое… И она сосредоточивается на БТ.

— А что, сразу в угол? — интересуюсь я.