Случайному гостю

— Ну не может же жить половина человека, — трусовато говорю я и отодвигаюсь от стола.

Из темноты возникает Вакса и залезает ко мне на руки, кошка зевает, потягивается и сворачивается у меня на руках в тяжелый уютный клубочек. Через минуту раздаётся хриплое мурчание. Я доел, и бабушкино обещание стало казаться не таким опасным.

— От одного тебя зависит, сколько в тебе тьмы, — замечает бабушка и вынимает из-под платка руки. Я вздрагиваю.

— Лесик, — говорит бабушка, — ты уже, прошу, варьят!!! Безумец!!! Неужели ты подумал, что я смогу тебя убить вот так — просто за столом? Свою кровь?

— Так вы же пообещали, — опасливо заявляю я.

— Так то ведь «если», — отвечает бабушка.

— А как мы будем знать, когда настанет «если»? — спрашиваю я, успокаиваясь.

— Следи за ночью, — уклончиво отвечает бабушка. — Тьма подскажет.

Я задумываюсь. Очередной Гость — дама средних лет, в длинном платье и в чём-то, похожем на чепец, проходит мимо. Легкий холод касается затылка, спины.

— Я что-то лучше их вижу, — выпаливаю я. — Лучше чем всегда, они выглядят как живые!

— Чаще пей чужое, — равнодушно произносит бабушка. — Зобачишь и не такое.

— И как же это, бабушка, вы теперь меня одолеете. С моими силами…

— Но я тут не совсем одна, — ласково замечает бабушка.

— И что, тут все Его ангелы? — деланно тревожно говорю я. Бабушка прячет улыбку в платок и покашливает.

— Его ангелы, Лесик, могут уместиться и на кончике иглы. Ежели на то будет воля… Ты не переживай, — говорит бабушка и встаёт. — Помощники найдутся.

В это время безмятежно спящая Вакса вонзает в меня все когти. Я издаю короткий крик и спихиваю кошку на пол.

— А это лишнее, — сурово говорит ей бабушка. — Не ломай с себя тигруса.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

в конце которой выключают чайник, в середине спрашивают Предстоящий День, а в начале выбивают зло

Ночью мне снился Всадник.

Верхом на чёрном мраке он нёсся прямо на меня, лицо его сияло скорой победой. Хлопал по ветру плащ. Где-то в чёрной бездне над дорогой, тоскливо ухали совы. Я не мог ступить ни шагу, просто стоял на светящейся в темноте дороге и слушал глухой, как сердечная боль, перестук копыт коня, и часть меня ликовала. Торжествующе свиристела флейта.

Что-то толкнуло меня в плечо. Я разлепил глаза и сел на кровати. Очень болела голова. Надо мной, закутанная в клетчатый платок с головы до ног, стояла бабушка.

— Все-таки это плед! — сказал я спросонья.

— Даже два, — неторопливо произнесла бабушка и потрогала мой лоб. Провела по нему пальцами, отняла руку и дунула на нее. Головная боль прошла, — будто из-подо лба уползла злая змейка.

— То всё химеры, — удовлетворенно сказала бабушка. — Так, сейчас не до того. Я отвлекла его забавкой. У нас есть пувгодынки, но до крайности годынка. Идем, попытаем твой дар и выбьем с тебя тёмную часть. Как то говорится — зло злом.

Я машинально потрогал волосы. Они у меня тёмные.

— Больно не будет, — доверительно сообщила бабушка, укутанная словно пилигрим.

— А я уже и привык падать, — пробурчал я в ответ.

Мы прошагали на кухню. Там отчетливо пахло узваром и коржиками.

На столе, помимо шандала, пепельницы и книжки, расположилась та самая черная миска, в ней неспокойно плескалась вода, от воды шел легкий дымок, он тянул ароматом полыни и еще чем-то, знакомым и очень тревожным.

— Нет-нет-нет, — сказал я и замер на месте.

Бабушка остановилась и круто развернулась на ходу. Подол пледа пролетел над полом карнавальной волной, чередуя белые и черные клетки.

— Цо то е, — мрачно осведомилась она, — звыкла непокора? Крывляние?

— Я в воду смотреть не буду, — заявил я и шмыгнул в знак протеста.

— Дурень, — беззлобно заметила бабушка. — Кто-то сказал, что ты деинде глянешь? То вода будет смотреть на тебя.

Я опасливо подбираюсь к столу.

— А где Гости? — спрашиваю я.

— Заслала в Женину комнату, — говорит бабушка, устраиваясь на кушетке в своём бесконечном пледе. — Пусть покрутятся у ёлки. Поблазнюют.

Я замечаю у самой тарелки маленькую тёмную вещь.

— Бланки!!! — говорю я.

— Ага-ага, то они, — уютно замечает бабушка.

— Подуй, сказала, подуй на стул!

Я послушно дую на стул и усаживаюсь.

Вода, поволновавшись, издает нечто, похожее на хлопок. Я усиленно нюхаю воздух.

— Чего это, бабушка, вы туда положили, а? — спрашиваю я.

— Треть багульника плюс шестая часть чабреца и шестая часть алоэ, — отвечает бабушка, она интеллигентски, тоненьким ножиком, на давешнюю тарель с ласточками, чистит невесть откуда взятое яблоко. Кожура сползает тонкой спиралькой.

— Невежливо формулировать так, — говорит она, помолчав. — Следовало бы восхититься, оказать уважение и специфику, и автору. Но то всё так, этикета, то придёт. Бери бланки. И она режет яблоко на дольки.

— Да-а-а, — с сомнением говорю я, — они ко мне не пойдут.

— Как творится магия? — спрашивает бабушка и вычищает из каждой дольки семена.

— На выдохе? — отвечаю я.

— Хорошо, — говорит она. — А ешче? — И она с хрустом откусывает кусочек яблока.

— Ну… без напряжения, — бурчу я.