Случайному гостю

Никогда мне, видно, не удастся узнать, что это за произведение и кто его автор.

«Книга» — на старинной, позеленевшей от времени молескиновой скатерти, всегда закрыта. Ее красный сафьяновый переплет окован почерневшими серебряными птицами и буквами. Два тёмных фермуара подрагивают сбоку фолианта. Среди тёмных, хрупких даже на вид страниц — несколько расшитых закладок…

— Так, так, — раздается из угла. — Прентко, прентко, прентко: скажи книге, жебы открылась.

— Но она никогда не открывалась, — удивляюсь я.

— А ты часто просил? — бабушка стоит у тахты и как-то странно колышется — будто плохая картинка в телевизоре.

— Нет, — честно отвечаю я. — Но я очень хотел…

— То чего ты ожидаешь? Конца святу? Нового году? Чи свою оту… Чубурашку?

— Чебурашку, бабушка, — оскорбляюсь я.

— Едына холера, — нетерпеливо говорит бабушка. — Просим книжку…

— Да, — согласно киваю, — но как?

— Так, — говорит бабушка, — поглёндай внутрь себя. Видя мое недоумение, она терпеливо продолжает. — Ну закрой очи.

Я послушно закрываю глаза. Не давая Дару взять верх, я прошу:

— Бабушка, быстрее.

— А то что? — мстительно спрашивает бабушка.

— Молоко убежит… — бурчу я.

— Звыклые бздуры, — резюмирует бабушка, я слышу шорох пледа по полу, и она завязывает мне чем-то глаза. Тем временем колокол принимается за своё…

— Так. Ну, из чего сделана книга? — спрашивает она.

— Из бумаги, — говорю я, мысленно отгоняя звон.

— Нет, она очень давняя, очень, — говорит бабушка. Судя по звуку голоса, она ходит вокруг стола. Шагов я почти не слышу.

— Пергамент? — удивляюсь я.

— Верно, — говорит бабушка.

— Еще?

— Нитки?

— Нам они ни к чему…

Воцаряется молчание. Плед шуршит по полу. Неравномерно гудит холодильник.

— Сапьян! — торжественно произносит бабушка.

— И что?

— Попроси его…

— Смешно, бабушка, давайте попросим и чернила тоже.

— Но ты и посмейся, только нет на то времени, — довольно равнодушно замечает бабушка. Ставня на чердаке оглушительно хлопает. Вода в трубах издает короткий низкий рев — кого-то в доме посетила надежда набрать ванну. А может, Вороновские достучались…

— Лесик, говорю тебе: проси, умоляй — буде открой книгу, а то кончится все плохо, — говорит бабушка без всяких загадок и эмоций в голосе. — Час урушает…

— Я попрошу замок — торжествующе говорю я.

— Хм!!! — говорит бабушка, придвигает к себе пепельницу и раскуривает сигарету, — хм, — говорит она и тарахтит коробком со спичками. — Но то пробуй, чего нет. Имеем хвыльку часу.

Я вдруг вспоминаю о брелоке, белом брелоке с Ормянской. «Он отворяет… — пролетает нежная челеста в сумерках нашей кухни, — осталось призвать его».

Я зажмуриваюсь посильнее. «Седьмой, восьмой, девятый — держатся недолго», — тихонько говорю я. Сдвигаю повязку на лоб и открываю глаза — на скатерти лежит брелок, белый заяц, в лапах у него зажат факел, к брелоку прикреплен крошечный чёрный ключ.

— Именем владелицы ключей и хранительницы замков, я прошу…

У меня пересыхает в горле и страшно ноет спина, но я продолжаю:

— Я очень прошу помощи. Нижайше…

— Будь трижды благословенна Она, — доносится со стола тонкий голос.

— Ныне и вовеки, на всех перекрёстках, — заканчиваю я. Спина стихает.

Заяц становится на задние лапы и знакомым глухим голоском спрашивает:

— Что будем открывать теперь?

— Книгу, — говорю я, — старую книгу, вон ту на бланке, очень прошу.

Бабушка пытается поддёрнуть плед на руках и чуть не оцарапывает сама себя, пепел с ее сигареты падает прямо на скатерть.

— Нетрудно, — говорит заяц. — Неужели тебе не страшно?

— Пока не очень, — застенчиво говорю я.

— А сумеешь ли ты прочесть что-либо, когда она откроется? — спрашивает заяц, подходя к бланке и волоча за собою ключ.

— А она откроется? — пользуюсь я недозволенным приемом.

Заяц вместо ответа смотрит на бабушку, она смотрит на него сурово, словно Паллада, из облака табачного дыма.

— Хорошенькое воспитание, — говорит он ей.

— Ой, я прошу, — отвечает она. — Мы не в Трианонах Малых. Он же высказал уважение Ей? Чего еще?

— И то, — горестно вздыхает заяц, — год от года вы всё черствее…

Внезапно разгоревшимся маленьким ярко-красным огоньком-факелом он касается четырёх углов карты, бормоча при этом слова все как одно заканчивающиеся на -ус. Напоминает все это считалку: «Эус, беус, кислодеус».

«Энея звали Энеусом» — вспоминаю я.

Тем временем изображение на карте приходит в движение. Книга вздрагивает. На жёлтой стене за нею мелькает быстрая серая тень. Складывается впечатление, что кто-то пытается вытянуть из-под книги скатерть.

— Ну ты посмотри, — произносит заяц. — Имя Госпожи сказано и услышано… Открывайся!

Книга подёргивается и рисунок на ней начинает, переливаясь радугой, изменяться…. Но ничего более не происходит.

— Скажи волшебное слово, — говорю я хрипло.

— Это какое же? — обидчиво произносит заяц, факел в его лапах пылает рубином, и смотреть на этот огонёк просто больно.

— Не «же», а «пожалуйста», — прокашливаюсь я.