Случайному гостю

— Хм… — издает заяц. — Пожалуйста, — и он ещё раз стучит палочкой по углам карты. Книга незамедлительно открывается. За столом происходит толкотня, зайцу прижимают лапку, он рассерженно кричит, бабушка вспоминает Раны Господни и стряхивает пепел мне на руку.

Я не отрываясь смотрю на книгу — никаких рун, завитушек, вычурных шрифтов — я вижу отпечатанную фиолетовым цветом, наверное третью копию обычной канцелярской страницы, медленно проступающую на правом развороте книги, бледные буквы гласят: «…тебя ждет испытание на прочность. Всякое испытание в конце концов исходит с небес: действительно ли твоя позиция находится в согласии с Божьей волей? Докажи это! Впрочем, если ты собрался в чем-то рискнуть, можно приобрести больше, чем потерять». Тут тень закрывает карту полностью, из нее, словно из разбитого окна, тянет уже знакомым холодом — вырвавшийся вперед заяц тараторит:

— А я так и думал, так и думал.

Он касается внезапно мигнувшим факелом углов карты и строго говорит:

— Закройся!

Карта немедленно тускнеет, тень истаивает на ней, словно влага на раскалённом камне.

— Я не прощаюсь, — произносит заяц в нашу сторону и становится, уменьшившись, вновь брелоком — белым гладким камушком.

— Ну, бабушка, — говорю я торжествующе. — Убедились? Обычная трактовка для бланки Книга! Самое главное — удалось её открыть… По моему — это знак…

— Жебы мала змогу[98], ставила тебе двуйки, — говорит бабушка и тарахтит спичками.

— А я бы сжёг ваши пахитоски! — мстительно отвечаю я.

— Пахитосы остались в инней жизни вместе с каперсами, — отвечает бабушка, счищая с пледа нечто незаметное. — Ты невнимательный, и од того я зла. Не люблю быть зла.

— Бабушка, — говорю я, ласково, как говорят с детьми. — Причем тут внимание? Говорит Германия… Мы не на радио. Я давно все понял.

Бабушка зловеще кашляет.

— Дар сделал так, что я выпил того зелья, дар дал мне еще сил или усилил то, что есть — значит, дар поможет прогнать того, кто явится ночью. Вы чувствуете связь?

— Так-так, — радостно отвечает бабушка. — Я вшистко[99] и чувствую, и вижу, и даже без стёкол — только то не радио, а циркус правдывый… сделал Дар. Ха! Подумай — а ежели то не Дар? Внимание ни к чему, абсолютне, то так. У тебя в голове всё завьязалось в узел. Марунарский… то морской. Что-то такое я и предполагала. Наив. Комизма.

Я надулся. Бабушка расплющила останки сигаретки в пепельнице.

— Ты видел ляпку? — спросила бабушка, тревожно оглядываясь.

— Что еще за лапку? — переспросил я, на всякий случай оглядываясь тоже.

— Раны Господни, — сказала бабушка, — да что ты крутишься, вянтрак — клаксу, чорну клаксу…

— Нет, — честно сказал я. — А где?

Бабушка поджала губы.

— В книге, — процедила она. — Маленькая черная ляпка, за формой…

— Петух!

— Точно так!

— Смерть… — сказал я, и мне вдруг стало очень зябко. — Черный кочет, смерть моя. Подожди шестого дня…

— Спасение, — ответила бабушка. — И какой-то выход… Нет, или то вход…

В кухне похолодало, начинают тихонько подрагивать — сначала стёкла в переплетах, потом посуда в буфете, качается абажур, и стол, источающий вишнёвый аромат, разъяренно скрипит составными частями. Из пенала долетает стук.

— Раздевайся, — говорит бабушка.

— Полностью? — изумляюсь.

— Кожу оставь на себе, — отвечает она и как-то нехорошо усмехается.

Я послушно раздеваюсь, в кухне стужа и все тело идет пупырышками.

— Надевай все навыворот, — командует бабушка, как-то странно расхаживая вокруг меня.

— Тогда меня побьют, — робко замечаю я, рассчитывая, что бабушка сошла с ума не до конца.

— Не наденешь — могут забить… — отвечает бабушка, швыряя мне под ноги какую-то пыль.

При всём этом она ещё и бурчит нечто такое, от чего у меня моментально вспыхивает боль в спине.

— Закрой глаза!!! — кричит вдруг бабушка, снимает с себя плед и взмахнув им словно мулетой, швыряет на меня.

Глаза я не закрыл, мне было интересно. Плед упал на меня клетчатой волной и обдал запахом яблок, табака с черносливом и духов «Быть может» — бабушкиным духом. На минутку мне показалось, что сижу я под яблоней.

«Пенал» взрывается целой гаммой разнообразнейших стуков. Бабушка, одетая в нечто синее, длинное, мерцающее серебром, необычайно быстро для своих лет подходит к пеналу, крестится, оглаживает тёмную дверь, словно нажимая невидимые точки, и распахивает её…

Я сразу пожалел о том, что так и не закрыл глаза — из пенала навстречу бабушке шагнула она же… только лет на шестьдесят моложе. Все в той же синей с серебром хламиде. Такая же рослая и осанистая, с теми же крупными ласковыми руками, с такими же глазами и волосами — только у бабушкиной визави кудри тёмно-рыжие, того самого цвета, что во всех палаццо Серениссимы поэты уподобляли цвету золота и мёда или же горящим лучам солнечным. А глаза, освещающие мягким зеленым сиянием свежее румяное лицо, кажутся огромными.

«Фрэз, — вспомнил я. — Земляника»…