Случайному гостю

— Ум у тебя одлетел, остался язык, — философски произнесла бабушка. — Хотела б, чтобы случилось наодврут. Но то мечта… Тут прилетел, был, мой пташек — мышикрулик[119] — такой золотой весь, клевал зерна, за ним пришла мама… моя мама — и только хотела поговорить с ней, давно не видала — как ото ворвался ты и сотворил…

И бабушка оглянулась.

— А что-то тут творилось? …Лесик?! Что ты сотворил?

— Ну, что?! — сказал я, пакуя противно пахнущие гнилой водой тапочки в газету. — Что?! Хороший вопрос, что… Сначала вы, бабушка, спите на закате, потом у вас птички, потом встреча с мамой, а расплачиваюсь я.

— Тапками? — спросила бабушка с ноткой надменности.

Ладонью она толкнула на стол том Ожешко, закрывавший лампу. Шелестя страничками, книга тихонько стукнулась об стол, за ней обнаружился стакан с чем-то белым.

— Сами нэрвы у всех, — буркнула бабушка и взяла склянку. — Пансионерки просто! Имбирне молоко, — сказала она, — од него всё. Гонит апатычность и артрытызму… — и она поднесла стакан к самому носу, затем глянула на него чуть ли не вплотную. — Хм! — сказала бабушка грозно и нацепила очки. — Скиснело!

Она развернулась всем корпусом, и я ощутил дикое желание схватить прах тапочек и бежать. Вакса, тревожно принюхивавшаяся к воздуху в комнате, громко чихнула. И виновато глянула на нас.

— Направду, — пророкотала бабушка. — Инвазия[120]!!! Какая низость! Кламство! Такое на Вигилию… Ко мне в дом! На мое молоко! Кто то был?!

— Тут, бабушка, такое было… — виновато начал я. Вакса обернула себя хвостом и зевнула, явив миру четыре желтоватых клыка.

— Мама, — сказала с порога тётя Женя. — Вот ты где! Я шла на голос. В том стакане все пропало, что ты с ним ходишь? Христос Рождается!

— Славим Его… — обескураженно сказала бабушка. — Скондз ты взялась, Геничка?

— Известным путём, — сказала тётя Женя, улыбнулась и немного покраснела, привядший морозный румянец вспыхнул вновь. — Мама, говорю тебе, дай мне стакан, вылью уже эту гадость! И она буквально выдрала стакан из бабушкиных рук. Та слегка нахмурилась и зашла тёте Жене за спину.

Тётя Женя разглядывала стакан.

— До какого состояния довели молоко, — сказала она осуждающе. — Такое нечистое, просто зараза! Три дня оно стояло, что ли.

Бабушка надела очки и уставилась в затылок собственной дочери.

— А то канапа… — сказала бабушка нехорошим шёпотом, и волосы стали дыбом у меня на затылке от силы Дара. — Пана кота… — произнесла сонным голосом тётя Женя.

Бабушка сняла очки и сунула их в карман. Я сел рядом с Ваксой, и кошка окинула меня надменным взглядом.

Тётя Женя потрогала волосы, поддёрнула рукава и сказала в пространство кухни:

— Так мало салатов, мама. Я нарубила Констанцию и, наверно, соберу на Панску?

— Такое, — милостиво заявила бабушка. — Я, тем часом, уберусь.

Тётя Женя вышла, унеся с собой стакан.

Я встал с дивана и пересел на подоконник. На нём я любил читать и рассматривать жизнь улицы Коперника. Читать мне сейчас не хотелось. А на улице лепил снег.

Бабушка скрипнула шифоньером и вынула из него маленькую ореховую шкатулку.

— Нет, но что-то тут было? — спросила бабушка в полутьме. — Я чую какую-то силу. Сонное марение, не иначе. Но кто ставил такую пулапку[121]? И что-то за дух лезет из печки, грязь?

— Кого тут только не было, — сказал я. — Может, оно и пулапка, по виду похоже. А в печке, бабушка, спёкся сон.

— Чей? — быстро спросила бабушка, хлопнула шифоньером и поставила шкатулку на стол.

— Ваш, — ответил я. — А у меня теперь коленка болит. Очень. И я выкидываю уже вторые тапки…

Бабушка отодвинула газеты с кроссвордами и расстелила на столе, под лампой, квадратик бархата. Зелёного и вытертого.

— Не пойму, — сказала она, и провела по бархату ладонью. — Кто-то тут дурит мне голову. Для начала думала, что то — ты. И тапки твои. Сон…

— Так приятно такое слышать, — сказал я и подобрал ноги под себя. Колено хрустнуло.

— Нет, не хотела сказать обидное, — вымолвила бабушка. — Не помысли. Вот Гости, что-то они тут делали? И такой сон? То злая воля!

— Очень злая, очень — поддакнул я и обнаружил в углу подоконника кусок красного шерстяного шарфа. Я снял брюки и принялся тереть коленку «красной шерстью». Бабушка искоса кинула на меня взгляд.

— А наши все? Где сенс? Как они сбегаются до квартыры? Кто зовёт?

— Запах еды, — убежденно сказал я. — Пока всё не стопчут — не уйдут!

Бабушка посмотрела на меня заинтересованно.

— Дух? — сказала она. — Нет, не то, неверно. Тот Зов и Гости… Так, вся в интриге — чей то Зов? Ты молчишь? — полуутвердительно спросила она и кашлянула. — Но нет, ты дуришь мне голову. Сон…

— Нет, я пою, — ворчливо обронил я. — Чай, бананы, сайра…

— Такое пели и раньше, — мечтательно произнесла бабушка и погладила бархат в обратном направлении.

— И кто это? — задал я коварный вопрос. Колено, атакованное красной шерстью, смолкло. На всякий случай я обвязал его шарфиком и натянул брюки.

— Спредавцы непотребу, — сказала бабушка. — Ходили и кричали, пели куплэты.

Она выложила на прямоугольник темно-зеленого бархата небольшую горку украшений.