Случайные обстоятельства

Надо было что-то делать, что-то немедленно делать, как-то остеречься, надо было теперь внимательнее прислушиваться к своим недугам, чтобы не опоздать, не просмотреть в себе что-то серьезное. Нужно больше беречься, не простужаться, не запускать болезни, периодически проверяться у хороших врачей, надо хотя бы раз в полгода сдавать анализы, регулярно употреблять витамины, сырые овощи круглый год, мед и творог — только на рынке брать, надо, как и прежде — нет, тем более! — делать по утрам зарядку, почаще гулять, дышать свежим воздухом — ему так воздуха не хватало в последние его дни!.. — нужно обратить на себя внимание близких, чтобы и они помогли что-то не упустить в ее здоровье.

 

Если бы нечто подобное случилось с кем-нибудь из его больных или у кого-то из знакомых, Андрей Михайлович, рассуждая с присущей ему логикой, вполне бы мог разобраться в подобных явлениях, психологически точно уловил бы мотивы таких поступков и, объяснив их себе, был бы терпим и снисходителен. Но то, что так легко понимается в других людях, тебе не близких, вызывает, случись оно с кем-то из родных, искреннее недоумение, непонимание, протест.

Когда Надежда Викентьевна неожиданно входила к нему в кабинет без всякой на то срочности и спрашивала почти трагическим голосом: «Андрюша, что вот тут может болеть?» — как будто требовала: только ничего от меня не скрывай! — Каретников смотрел на нее с недоумением. Она же сама по образованию врач! Ну что там может быть, кроме печени или желчного пузыря? Да и никогда ее это не беспокоило, чего же она так всполошилась, если чуть почувствовала?

«Прими аллохол, фестал», — коротко советовал он, не собираясь ни осматривать ее, ни вместе с ней порассуждать о ее ощущениях.

В другой раз, разбудив его среди ночи, дрожащим голосом она сказала: «Андрюша, у меня абсолютно отнялась вся правая половина...»

Накануне он готовился к выступлению на ученом совете, лег поздно, во втором часу, долго еще не мог уснуть из-за болей под ложечкой, но, даже не совсем еще проснувшись, не успев толком понять, что же, собственно, произошло, он почему-то уже с уверенностью знал, что, во всяком случае, страшного ничего не случилось, чтобы нельзя было утра дождаться.

«Подними правую руку!» — сказал он.

Надежда Викентьевна осторожно, но легко подняла ее.

«Опусти!»

Она опустила. Каретников ожидал, что мать смутится, начнет оправдываться, что ей, верно, показалось все, зря она только разбудила его, но Надежда Викентьевна словно бы ждала дальнейших исследований.

«Как же ты дошла сюда, если отнялась половина тела?» — вполголоса спросил он, сдерживая раздражение.

«Я как раз еле-еле дошла...»

Надо же, чтоб так совпало, подумал Каретников с досадой. Не ушла бы на пенсию — легче было бы отвлечься. И никто ведь как будто не торопил ее!..

«Подними правую ногу, согни в колене», — негромко командовал он, прислушиваясь к дыханию жены рядом. Нет, она спала...

Надежда Викентьевна послушно проделала все, что велел сын, и повторила убежденно: «Буквально вся правая сторона отнимается!..»

«Мама, у тебя все нормально, — сухо сказал Каретников. — Иди ложись...»

«Прямо вся сторона...» — повторила она, уходя к себе.

Он рад был, что не проснулась жена.

Между тем Надежда Викентьевна ничего не придумывала специально: ей на самом деле казалось, что болит печень или желчный пузырь, а однажды, проснувшись ночью, она действительно почувствовала, как онемели рука и нога. Но когда она обращалась с этим к сыну, боясь пропустить в себе что-нибудь серьезное, связанное с этими ощущениями, он лишь отмахивался. Никто, даже он, не мог понять по-настоящему, как ей плохо, ни у кого не было времени, никто не обращал на нее должного внимания. Хорошо, у нее остались связи — все-таки совсем недавний руководитель райздрава! — и она смогла в одной закрытой поликлинике проделать все анализы — и те, что везде делают, и такие, которые пока что только здесь производили. Правда, ничего особенного у нее не нашли, но зато она хоть как-то спокойнее стала.

Теперь она почти каждый день ездила на кладбище, к могиле мужа. И сын, и невестка осторожно пробовали отговаривать, она и сама понимала, что они правы — так действительно можно извести себя, — но ведь только тогда и было к ней хоть какое-то сочувствие, в котором она так нуждалась.

Долго, со всеми подробностями, Надежда Викентьевна рассказывала потом, какая теснота и давка в автобусах, как трудно добираться к могиле, если прошел дождь накануне, и Андрею Михайловичу становилось неловко, что она вот ездит к отцу, а он, сын, может туда выбраться только в воскресный день.

Он и предположить не мог, что мать совсем не обвиняет его. Ей и не нужно было, чтоб кто-то вообще с ней ездил, если же иногда она все-таки чувствовала такую потребность, то было это скорее потому, что тогда бы все лишний раз убедились, какой самоотверженности требует от нее каждая такая поездка и что именно она-то, как никто другой, помнит о Михаиле Антоновиче.