Случайный президент

Пока баланду развезут по этажу, надо успеть съесть суп, так как в эту же миску на второе положат кашу или чистый клейстер. Честно говоря, клейстер я так и не смог в себя впихнуть, так и не смог заставить свой организм проглотить эту серую массу с неприятным запахом комбижира. В сентябре с кормежкой стало получше, появились нормальный картофель, свекла и капуста.

Нашу камеру обычно после обеда выводили на прогулку, на один час. Перед этим всех обыскивали и под конвоем нескольких надзирателей выводили на крышу в специальные клетки. Обитая железом дверь похожа на огромную терку, это сделано специально чтобы заключенные на дверях не могли оставить послания друг другу, ведь в одних и тех же прогулочных двориках в течение дня бывают все. Тем не менее, почти месяц я каждый день оставлял на двери информацию для Дмитрия Завадского, в какой я камере и как со мной можно связаться, но мы так ни разу в один дворик и не попали.

18.00 — ужин. Дают либо суп, либо кашу. Примерно в 21.00 принесут еще полбуханки черного и четверть белого хлеба, и грамм тридцать сахара. Раз или два в неделю после ужина дают жутко соленую кильку.

20.30 — начинается вечерняя проверка. Она проходит быстро, заступивший на смену корпусной сверяет по списку заключенных в камере. До нас доходит уже ближе к отбою.

22.00 — отбой. Звенит звонок и тюрьма… начинает содрогаться, как при землетрясении. Заключенные перестукиваются с соседями справа, слева, сверху, снизу… Так зеки желают друг другу спокойной ночи. Когда слышишь это в первый раз — дух захватывает. Но все это повторяется каждый день. В течение месяцев и лет. Человек проводит все время в замкнутом пространстве в постоянной борьбе с надзирателями. Выезды на допросы редки. Через месяц это сказывается на психике.

Но мой первый полноценный день в тюрьме проходит в движении. Утром уводят в медсанчасть: каждый вновь прибывший сюда должен пройти флюорографию, сдать кровь из вены, его осматривает зубной врач. Тюремный стоматолог — совсем молодой парень — подошел к клетке, в которой держат в медсанчасти, и участливо сообщил, что меня все время показывают по телевизору.

Здесь ни с кем не церемонятся — кровь берут тупой «конской» иглой, которую санитар достает из черного, похоже, дерматинового свертка. Иглы в этом свертке лежат в специальный ячейках, как сверла в наборе автолюбителя.

— Ты СПИДом своими иглами не заразишь?

— Не волнуйся, есть гарантия.

В разговор вступает стоматолог:

— Смотри осторожно, а то потом ответишь, что Шеремета мучил.

— А я, может, специально для него иглу выбрал.

На меня завели тюремное дело, сфотографировали именно так, как в фильмах показывают, — в профиль и анфас с табличкой на груди, на которой коряво выведены фамилия и год рождения. Снимают отпечатки пальцев, ладоней и даже берут отпечатки нижней части ладоней. Старшина все делает основательно, не спеша — листов пять в корзину выбросил, пока не подобрал достойный вариант.

Гродненская следственная тюрьма — УЖ-15\ст-1 — считается самым суровым учреждением по условиям содержания. В Беларуси вообще две тюрьмы, в которых содержат и тех, кто под следствием, и тех, кто уже осужден: в Могилеве и Гродно. Но в Могилеве режим содержания — общий и усиленный, в Гродно — строгий и особый. Да и администрация гродненской тюрьмы своими порядками гордится, за порядком здесь следят 2 тысячи надзирателей. Просто завод какой-то!

УЖ-15\ст-1 занимает небольшую территорию. Тюрьма расположена в бывшем монастыре, построенном еще в 17 веке. За высоким забором — два трехэтажных корпуса и несколько построек поменьше: санчасть, что-то типа клуба, здание, где проходят допросы и свидания. Есть в тюрьме столярная мастерская и магазин, в котором изделия из тюремной мастерской и продаются. Фактически на территории тюрьмы стоит и общежитие для администрации, поэтому многие надзиратели со своими семьями проводят здесь столько же времени, сколько и те, за кем им приходится надзирать. Осужденных и подследственных содержат в разных камерах, но в общих корпусах. Правда, в нашем, первом, корпусе почти все камеры были для подследственных.

На первом этаже — карантин и карцер, второй и третий этажи — обычные камеры. На крыше одного из зданий — прогулочные дворики. Между этажами натянута сетка. Вдоль камер на каждом этаже прохаживается по одному надзирателю — «продольные». В одном и том же корпусе содержат и мужчин, и женщин, и малолеток, и «тубиков» — больных туберкулезом. Говорят, сбежать из Гродно практически невозможно. По крайней мере, за последние двадцать лет здесь помнят два случая, причем бежали не из камер, а из медчасти.