Он еще не пришел, а она уже была с ним, говорила ему: «Я знала, что ты тоже захочешь меня увидеть. Ты не мог не прийти. Хотя лучше бы было, если бы ты не пришел. Тогда бы я больше никогда не осмелилась позвать тебя. И что со мной будет из-за тебя?»
— Спасибо, — сказала она, — ты явился на семь минут раньше.
— Идем куда-нибудь, — торопливо предложил он, и они вышли на улицу.
Там было темным-темно. Туман. Фонари не рассеивали, а лишь утверждали морозный мрак.
— Как живешь? — спросил Виктор.
— Плохо, — весело отозвалась Натали, — очень плохо… Куда мы идем?
— Хоть куда. Где народу поменьше.
Скоро у Натали замерзли губы.
— Вон куда мы забрели, — прошептала она, увидев здание железнодорожного вокзала. — Зайдем, погреемся?
Там было чуть-чуть теплее. Виктор молча курил.
— Помнишь, — шепнула она, — как мы в ресторане…
— Помню, помню…
За окнами вскрикивали маневровые паровозы. Прогрохотал состав, и все здание содрогнулось.
И Натали подумала, как сладко было бы сейчас сесть в поезд и…
— Далеко-далеко, — сказала она.
— Что? — недоуменно спросил Виктор.
— Так.
Он продолжал молча курить. Они сидели в углу на холодной лавке.
— Ты чего оглядываешься? — спросила Натали.
— Да, понимаешь… — Он усмехнулся. — Я ведь первый раз вот так… на свидании. А лицо у тебя усталое. Ты изменилась. Почему?
— Потому что замужем.
— Поздравляю. Счастлива?
— Как видишь. А ты?
Несколько секунд здание содрогалось — мимо шел состав.
— Не знаю, — ответил Виктор. — История моя тебе известна. Ну… живем. Никакой, конечно, лирики. Да и не до нее. Работа. Сын.
Натали закурила. Он равнодушно удивился:
— С каких пор?
— Уж не помню. Сначала баловалась, потом привыкла. Брошу. Хоть одним недостатком меньше будет.
— А много у тебя их?
— У меня, кроме них, ничего и нет.
— Самокритично.
Пусто было на сердце и — тяжело. Странное ощущение: тяжелая пустота. И еще — жалость. Ей было жаль очень Виктора. Она чувствовала, что он скрытен перед ней, что живется ему плохо, что вот она могла бы прогнать из его глаз усталую озабоченность, виноватость, настороженность…
— Да! — вдруг громко сказал он. — Дело не в том, счастлив ли ты лично. Личное счастье — понятие все-таки узкое. Его придумали те, кто хочет отгородиться от большой жизни, уйти в маленький мирок мелких интересов…
— Правильно. — Натали заглянула ему в глаза, он опустил их. — А личное счастье назвали мелким понятием те, кто не способен кого-нибудь сделать счастливым. Личное счастье может быть просто частью большой жизни. Одно другому не мешает.
Виктор молчал.
— Больше я тебе звонить не буду, — выговорила Натали. — А за сегодняшнее прости. Я не подумала.
— Пора, — кивнув, сказал Виктор.
— Да, пора.
И дорогой он молчал.
— Это первое в моей жизни свидание, — удивленно сказала Натали, — и, видимо, последнее.
— Ты не сердись на меня, — сказал Виктор. — Ты пойми. У меня семья…
— А разве я?.. — Натали задохнулась морозным воздухом. — Разве я что-нибудь?..
— Но мы же не дети. Мы…
— Подожди, подожди. — Натали остановилась. — О чем ты?
— Я хочу предостеречь тебя. Нельзя так. Ты понимаешь…
— Ничего я не понимаю! — Натали отвернулась. — Я боюсь только одного… Вдруг я… Мне все кажется, что тебе плохо, а я могу помочь и…
— Не надо. — Виктор пальцами размял огонек папиросы. — Не надо.
И если бы он даже окликнул ее, она бы не обернулась. Да он и не окликал.
Натали пришла домой, не заботясь о том, чтобы скрыть свое состояние. Все будет просто: сейчас Игорь спросит, что с ней, она расскажет, и они расстанутся.
Игорь открыл дверь и убежал в комнату с возгласом:
— Посмотри, что я купил!
В комнате стоял телевизор. Игорь крутил ручку настройки. Ему, конечно, было не до Натали, и она ушла в кухню, чтобы побыть одной, пройтись от стены к стене, схватившись за голову руками.
А телевизор гудел, а Игорь кричал:
— Иди, иди сюда, потом поешь! Все в порядке!
«Все в порядке, — подумала Натали, — сейчас я возьму себя в руки. Сейчас я возьму себя в руки».
Хорошо, что свет в комнате был потушен, и Игорь не отрывал взгляда от экрана. Он, хоть и терпеть не мог оперы, на сей раз блаженствовал.
А Натали думала, что вот — а ведь сердиться-то не на кого. Разве что на себя…
Когда к ночи кончились передачи, Игорь с сожалением выключил телевизор и, вытянувшись в кресле, сказал:
— Теперь жить можно… Я имею в виду футбол и хоккей. А не философию. И если у тебя плохое настроение, то телевизор тут ни при чем.
И оттого, что он был прав, она вдруг ощутила резкое, почти физическое желание смутить его, испугать; спросила:
— А мне сегодня, знаешь, что подумалось? Что я не люблю тебя. Как ты на это смотришь?