Слуга

К вечеру опухоль стала спадать. Несколько раз собака вновь подходила к Михалычу и принималась вылизывать раны, пока не потеряла к ним интерес. Для верности Михалыч еще раз сунул ей под нос стопу, но собака отвернулась. Оставалось изменить внешность и выскользнуть из поселка незамеченным.

Михалыч подошел к умывальнику, взбил на волосах пену и взялся за бритву, глядя в зеркало. Матушка вздыхала, поминая господа и его родительницу. Возможно, ей чудилось, что полковник тихонько сошел с ума. В потёмки прибежал чуть не голый – и палец к губам! Велел закрыться на все замки, повалился в кровать и тут же отключился.

Мать на этот раз пыталась расспрашивать, но Михалыч молчал, орудуя бритвой. Потом обернулся, не выдержав:

– Военная тайна.

– Вот теперь мне понятно… – Мать присела на табурет. – С богом. Благословляю…

Она сморщилась, согнулась изработанной спиной и замолчала.

Покончив с шевелюрой, а заодно с бородой и усами, Михалыч вынул из стола продолговатую коробочку: принадлежности были на месте. Здесь был мужской парик, усы, борода и очки. Он выбрал очки. Надев их, окончательно убедился, что из зеркала смотрит совершенно другой человек.

Матушка тут же подключилась:

– Ты их позабыл в прошлый раз. А я смотрю и думаю: это для того, чтобы в Новый год на елке выступать… Хотела ребятишкам отдать…

Михалыч улыбнулся. Отдать? Это вряд ли. У матери хранилась даже рогатка и деревянный пистолет. Черный маузер в деревянной кобуре на ремнях. От настоящего не отличишь, особенно ночью….

Рейсовый автобус, ныряя в лога, несся навстречу напарнику. Михалыч был спокоен: внешний вид у него такой же, как у всех остальных, бритых наголо. Он никакого отношения не имеет ни к затворам от пистолетов, ни к наручникам, ни тем более к каким-то тулупам. Голова пыталась анализировать. С анализом, правда, пока получалось не очень. Физик-физик, дружок ты мой детский, куда ж тебя занесло? Защитил кандидатскую, работал в «ящике». Что за «ящик», известно здесь каждому. Это закрытый город Северный, примыкающий к областному центру. У парня, впрочем, был затравленный вид.

Автобус подошел к железнодорожному вокзалу, остановился. Михалыч поднялся с сиденья и двинул к выходу, бормоча словно молитву: нельзя идти напролом, надо рассчитывать каждый шаг.

Он вышел из автобуса успокоенный. О чем переживать! Сейчас прибудет напарник. Вдвоем оно легче. Он привезет кучу вещей и полезных советов… Надо вот только дать объявление о встрече – по громкой связи.

Личность. Наличность. Он не ошибся, изменив наружность, – в зале ожидания было множество лысых – от природы, а также с бритыми головами.

«С ума они посходили, что ли?» – думал Михалыч, направляясь к выходу на перрон. В руке он держал свёрнутый журнал.

Поезд вынырнул из-за поворота и закрыл собой станцию. По громкой связи прозвучало сообщение: «Сорокину Клару Евграфовну ожидает у главного входа сын Анатолий с Ревистой».

Сообщение будет повторяться неоднократно. За него заплачено. Сейчас подойдет «мама» и сразу узнает Кожемякина.

Станция тупиковая, поезд дальше никуда не идет. Пассажиры, неся сумки, катя чемоданы на колесиках, потекли вдоль состава. Рядом стоит мужик, тоже лысый. Картонку на грудь себе прилепил. На ней жирными буквами написано слово «ТОЛИК». Но Толик – это Михалыч, а не этот боров. Выходит, он тоже Толик.

И тут до Кожемякина дошло: он же мертвый теперь применительно к здешней действительности. Допустим, был перехвачен его разговор с Конторой, то кому-то можно отныне работать под Толика. Revista вот только оказалась не по зубам, мозгов не хватило. Языки учить надо, господа бандиты. Тогда вы бы знали, как звучит на испанском слово «журнал».

К мужику никто не подошел. Он снял с груди картон и бросил в мусорный бак. Что ж, бывает… Ждал человека, да не дождался. Для кого-то это, может, достаточный аргумент, но только не для Михалыча. Слишком много совпадений – лысый, с бумажкой, по имени Толик…

Пассажиры быстренько схлынули, перрон опустел. Но было ведь решено, что именно этим вот поездом, а потом и вовсе подтверждено: вагон такой-то, встречай.

Михалыч скакнул в вагон и побежал, заглядывая в купе. В тамбуре проводники занимались бельем, гремели посудой, но было не до расспросов – он не знал напарника в лицо, не знал его имени, поэтому, задавая вопросы, лишь тратил бы время.

Он летел сломя голову, пока не наткнулся на мужика: тот сидел в углу купе, возле опущенного окна, собираясь, возможно, встать, – волосы длинные, спутанные. Мужик таращил глаза, изо рта пузырилась кровавая пена. В изголовье значилась цифра одиннадцать – номер места.

Мужик скреб руками грудь:

– Кожемяка? Они подсыпали мне…

– Я вызову скорую. Потерпи…

А тот закатил глаза, теряя, как видно, сознание.

Михалыч дверь на запор, напарника на пол – и полез под сиденье. Вынул оттуда чемодан, сумку – и снова к напарнику. Пульс был уже не слышен, как и не было слышно и сердца.

– Прости, напарник…