Слуга

– Коркин, – добавил мужик. – Николай Алексеевич.

– Из грузин! – добавил Иванов.

Вокруг рассмеялись.

– На самом деле он русский, – объяснил Гуща. – Его Иванов прозвал Иосифом из-за сходства со Сталиным – в молодости. Настоящий Иосиф. Да, Иосиф?!

– Вам виднее…

– Служил? – спросил Михалыч.

– Так точно. В Социалистической Венгрии… Мог бы еще, но не судьба.

– Расскажи еще раз! – требовал Гуща. – Как дело было?! Ну!

Иосиф заупрямился: сколько можно об одном и том же. Но ему не дали рассуждать, и мужик приступил к рассказу:

– Получил я денежное довольствие, форинты, – и в карман. А жил в офицерском общежитии. Жена в Союзе находилась. Мы до армии поженились. В общем, три года отслужил и на сверхсрочную остался. Меня дома ждут, а я в Венгрии – по второму кругу… Короче, форинты в карман – и в корчму. Стоим с ребятами у стойки, по соточке дергаем, а старый корчмарь глаза пялит. Выкатил шарики и смотрит, будто я ему должен. «Чо, говорю, смотришь?» – «А ничо… Угостить, – говорит, – желаю советского товарища…» А ведь предупреждали, чтобы не связывались с местными жителями. Короче, наливает он мне стакан…

Иванов взял бутылку, наполнил свободный стакан:

– Помяни, Иосиф, нашего шефа. Потом продолжишь.

Иосиф поднял стакан, оттопырил мизинец и, жмурясь от напряжения, отпил половину.

– Слышал, – продолжил он, закусывая колбасой. – Надо было совсем отстрелить…

– А кто спорит… Рассказывай, как тебя там уделали…

Иосиф вздохнул и продолжил: – Короче, наливает он мне стакан палинки. «Хочу, говорит, видеть, как это можно выпить. Слышал, что русские пьют как лошади, но сомневаюсь пока что…» Я пропустил мимо ушей эти колкости… Все-таки со мной ребята были. В случае чего, думаю, помогут. Тяп стакан! Развел глазами – а ребят след простыл! Даже помещение будто не то – без окон и дверей. Не могло такого случиться, чтобы я вдруг перенесся.

Иосиф допил остатки водки, ущипнул копченого окуня и продолжил:

– Огляделся, короче… Рядом особа, молоденькая… Цыган из-за ширмы подмигивает, подлец. А особа тем временем липнет… Вся, как говорится, твоя. Я сграбастал ее – и в кровать, за ширму. Задрал подол – и тут понеслось… Оккупанты! Насилуют честных венгерских девушек! Журналюги, фотоаппараты, вспышки… Ад кромешный! Голова – гудит! Скрутили – и в полицию. Наши в розыск, а я в камере. С горем пополам выдрали у венгров и сразу в госпиталь. В палату для душевнобольных. У тебя, говорят, сдвиг по фазе: перепутал время и место. Позже до меня дошло, что всё не так просто. Короче, насыпали в стакан какой-то дури.

Иосиф вновь ущипнул окуня.

– Короче, когда мне рассказали о возможных последствиях, что могут посадить за покушение на изнасилование, я даже обрадовался, что попал в психушку. Меня возвратили в Союз – и снова в психбольницу. Через три месяца уволили в запас по болезни. Так-то вот… Пытался попервости поступить в милицию, но отказали…

Народ начинал шуметь. Настало время, когда говорят все враз, и никто не желает слушать. Надо было закидывать удочки, и Михалыч спросил:

– А что, ребята, служить здесь можно. Лес, грибочки…

– Можно, – подтвердил Иванов. – ОМОН пригнали, всех на уши поставили.

– Кого ищут – сами не знают…

– Как не знают! Он же меня удавил, собака! – Гуща уставился Кожемякину в лицо. – Как даст костяшками по ребрам – у меня и поплы-ы-ло. Очнулся – кругом никого. Один суп кипит на плитке.

– Но ты ведь живой. Тебя специально оставили, чтобы нес правду людям…

Процесс пошел в заданном направлении. Оставалось слегка подправлять, задавая нужный темп.

– О ком речь, мужики?

– Да тип один, – отвечал Иванов. – На тебя походит, Михалыч.

– Не походит! – воспротивился Гуща. – Тот был худощавый и выше. Во-вторых, как черт весь лохматый – лица не видно. Из деревни привезли – он и давай права качать…

– Презумпцию вспомнил… – Иванов расправил плечи. – Зато теперь у нас будет начальник. Постоянный. Хватит с меня. Устал я быть временным. Я опер и сдохну, возможно, опером…

– Серьезно, что ли? – не верил Гуща.

– Майора обещают какого-то….

Гарнизон приуныл. Никому не хотелось, как видно, иметь начальника, навязанного сверху.

Иосиф вспомнил:

– Короче, мужики, за что генерала убили?

Иванов набычился, сложил губы, шевеля головой, словно конь в хомуте:

– Убили и нас не спросили. Ты скажи нам, Иосиф. Ты человек из народа, а мы так себе. Полиция, одним словом. Ответь, когда мы жить начнем по-людски? Только правду скажу. Когда заживем?

– Никогда.

– Да ты что?!

– Смотрите сами… Жили мы плохо при Леониде Ильиче, как говорят. Что же нам теперь-то мешает? Вот я вам и отвечаю, что никогда. Не будем мы жить по-человечески. Потому что мы идиоты. Хотя, может, с этим вы не согласны…

– Нет! – крикнул Гуща. – Мы не идиоты!

Иосиф вскинул руки:

– С дурака взятки гладки…

– Давай стакан, Иосиф…