Слуга господина доктора

По программе следующим номером шел»Каин” с Антоном Макарским и красивым Даней, студентом Половцевской студии. Половцевская студия, как я уже писал, отыграла свои показы, но Даня с Антоном, видимо, были в дружбе, отчего и вышли вместе. Антон яростно взывал к Иегове, в существовании которого, по пьесе, сомневался. Даня появился на площадке гнусом в рыжем пиджачке, красавчиком с сигареткой. Тем самым мальчики, ломая традиции, давали понять, что Авель довольно паршивенькая персона, чем, собственно, и раздражил Каина. Даня говорил текст сквозь ленивые зубы, в полном сознании своей, превосходящей Антонову, богопричастности. Красота его, стушеванная отрицательным образом, не так бросалась в глаза и, увидь я его впервые не в жизни, а в спектакле, она, должно быть, не произвела бы на меня того, памятного мне впечатления. Взбешенный хамской сигареткой сценического брата, Антоша метнул в его направлении фанерный куб, опять же ломая библейскую традицию. Там, как Ты помнишь, Каин со свей дури грохнул Авеля головешкой по балде, прости Господи. Даня же, не переменяясь в надменности лица, вывернул пиджачок красной подкладкой наизнанку и так, наизнанку в пиджаке, развернулся к залу тылами. Картина сия была аллегорическая, просвещенный зритель должен был угадать, что Даня скончался вследствие братского раздражения. В общем-то, в своей интерпретации Байрона мальчики, сами того не чая, выразили главную мысль пьесы. Людвиг Витгенштейн считал, что ложные предпосылки все равно приводят к верному выводу.

Искусство актеров, таким образом, было не слишком мной замечено и отмечено, зато сами они остались небезразличны зрителю.

По окончании мистерии меня отловил Хабаров.

– Ну что, ста-аричок, тебя можно поздравить. Только о тебе и говорят.

Я пожал плечами:

– Я не оставил выбора.

– Ты не меняешься. Ну, ка-ак тебе?

– Убого, как всегда.

– Как Будина?

Он назвал имя одной из “хороших девочек”, и мне показалось, что я понял, почему он вдруг так спросил. Вообще-то, у Хабарова была жена, Анька, моя однокурсница.

– Великолепна, – ответил я, не солгав. Она работала в “Хождении по мукам”.

– Ну, а остальные?

– Назову артистов, – сказал я декларативным тоном и во французской манере стал загибать пальцы от себя, – Кассин, Максим Аверин, Будина... Пока всё.

– Ма-акарский еще...

– Ну да, наверное, Макарский. Хотя с “Каином” смешно получилось.

– Я не видел.

В приподнятом настроении, вспотев от духоты и стеснительности, я вышел из училища. На улице вновь похолодало, я прикинул, что Робертина рановато взялась за грядки. “Интересно. – подумал я, – красивый Даня придет завтра на лекцию?” Мне хотелось, чтобы пришел. Я заскользил по стылым лужам, мурлыкая про себя студенческие имена. “Даня, – говорил я бездумно, – Даня...” Имя Даниил мне не нравилось. Вернее, не “Даниил”, а, как обычно говорят в повседневности, “Данила”. Имя “Данила” казалось мне просторечным и никак не вяжущимся с обликом юного красавца. К тому же у меня в классе был мальчик по фамилии Данилин, глупый и жирный. И еще я не любил книгу Даниила за кровожадную мрачность. И еще про Данилу-мастера из сказки в пору моего детства ходил глупый и не смешной анекдот с фекальной остротой. Учитывая эти обстоятельства, я приноравливался к новому имени и приноравливал его к своей игре. “Даня, Даня, – повторял я, привыкая, – Даня... Даша.” Имя Даша показалось мне подходящим и трогательным. Я не сразу вспомнил, что такое сокращение не принято и вообще, что это женское имя. В слове “Даша” было что-то теплое, свойское, интимное, что-то из тех отношений, которые должны были связать меня маленького с добрыми и красивыми взрослыми братьями. Я обрадовался своему открытию и тотчас забыл о нем, потому что следом стал думать по алфавиту про Диму Кошмина, про Катю Тарабукину, Машу Куликову, про Олега Кассина, и так, пока не дошел до Фили Григорьяна.

Я не был обманут в надеждах. Даня пришел на лекцию.

Приметив его, входившего и выходившего в аудиторную дверь, я, стоя с сигаретой на лестнице, еще пока ему неизвестный, с досадой подумал, что из-за трех уродцев с этого курса, я не смогу прочитать любимый модернизм. “Стервецы, – думал я агрессивно, – всю малину засрали”. Прочитав лучшую из моих лекций позорной публике из трех человек, я должен был бы теперь барахтаться в Джойсе – неважный материал для первого знакомства. “Хоть бы не пришли, – думал я, – ну хоть бы не пришли”, – а уж сам знал, что даже коли придут, так я их отправлю, а сам прочитаю по второму кругу теорию модернизма. Ну, Ты понимаешь, ради кого. Они не пришли.

Я вошел в аудиторию, опоздав, как обычно. Мальчики и девочки, сонно вытянувшись на сиденьях, встретили меня холодным взглядом. Я придвинул стул и стал подле него, скосив глаза в левый нижний угол комнаты.