Слуга господина доктора

Я неуверенным кивком поблагодарил за информацию. Молодой человек встряхнул длинными, склонными к редукции волосами, и, не глядя на меня, продолжал курить молча.

«Ты бы видел эту „Комсу“, — вопияла Вячеславовна, — Пидорас на пидорасе! Ой — мальчики такие все, — она передурачивала в анекдотической манере голубые ужимки, — все такие…» — она опять манерно гнулась.

— Пожалуй, нам пора?.. — спросил я у юноши, словно неуверенный в себе. «Ну подожди ужо, ты у меня будешь шелковый», — думал я параллельно.

— Идите, идите, — отвечал тот покровительственно, — я догоню.

«Мерзкий тип, — думал я по пути, — наверняка бездарный ломака».

На входе в аудиторию мой миокард екнул. Я, право же, не разумею, как оно выходит, что я читаю лекции и даже через то имею успех в определенных кругах. Сам себе я кажусь совершеннейшим раздолбаем, ни к чему не годным. После долгого перерыва в работе я сам себе дивлюсь, как это у меня ладно получается слова складывать. И по сентябрю всегда — начало лекции заставляет меня трепетать. Кажется всё, что, слова не сказав, я расплачусь и выбегу из аудитории. Все во мне видят академическую плесень, а я на самом деле ветрогон и пустобрех.

Я сделал шаг и оказался в новой реальности. В кабинете стояло с пяток стульев, несколько кубов, лавочка из декораций. На всем на этом расположились «хорошие мальчики», штук с полдюжины, и две девушки, как я заключил, тоже из «хороших». Девушки были миленькие, особенно одна, которая, как впоследствии выяснилось, оказалась в расположении назаровского глаза. Я как-то сразу скис душой. Как все непохоже было на наш филфак! Наш тысячный амфитеатр, подобный лестнице Иакова, доверху забитый юными училками — серыми мышками и воробьиными кофточками, — блеск очков, скрип перьев. А здесь? Педагогическая глубинка. Я со вздохом подошел к преподавательскому столу — на нем стояла жестянка, полная бычков — и, не глядя на студентов, вынул будильник и зажигалку. В галстуке сверкнула смарагдовая булавка. Я еще какое-то время постоял, рассеянно глядя в промозглое окно — видно было, что я мистик, романтик и героическая личность трагической судьбы. Сочтя мгновенья, я развернулся фасом и сказал:

— Меня зовут Арсений Емельянович Ечеистов, доцент кафедры искусствоведения, — (доцентом я не был, но рассчитывал быть в ближайшее время), — Будьте добры, запишите. К концу семестра вы, вероятно, позабудете, мне это будет… — я сделал паузу, словно подыскивая слово, — досадно.

«Хорошие девочки» пихнули друг друга локтем и мелодично хихикнули. Знали бы крошки, что эту фразу и эту интонацию я оттачивал семью годами преподавательской деятельности. Это была затисканная, замурзанная фраза в тысячном исполнении, но на провинциальных новичков она произвела впечатление. Я понимаю, на бумаге она не выглядит смешно, но представь нового человека… романтическую натуру… строгая классика в речи и ирония в интонации… и потом, я в профиль похож на Шиллера… Боже, как я прекрасен!