Слуга господина доктора

Однажды отец едва не оказался заслуженным деятелем искусств Союза, но не стал, и отношения его со Степой были после сильно испорчены. Приехал глава администрации на балет «Спартак». Папа танцевал вдохновенно, в ожидании близких почестей. Маленький Степа, как дитя кулис, бегал под колосниками. От нечего делать он взялся крутить кабестан, и в разгар «Слепого боя» из-под софитов на сцену спустился гигантский поролоновый Карлссон из утреннего спектакля. Глава администрации был возмущен, папа в ярости. Он выпорол Степы.

— Он не должен был меня пороть, — говорил Степа и улыбался.

Мы сидели в «нашем» саду, то есть в том, где обычно пили пиво со Степой — во дворе поликлиники «Гиппократ». Потом, просто, появился другой сад, где я пил пиво с другим мальчиком, но об этом я расскажу после. Я сидел на качелях, поверх Степиной рубашки из лиловых и зеленых полос. Не помню, отчего Степа подложил ее под меня. То ли от холода, то ли скамья была нечиста, но я тихонечко покачивался с мелодичным скрипом, и лилово-зеленые рукава колыхались, вытянувшись к земле.

Потом папа с мамой развелись. Накануне перед тем папа поставил спектакль. Мама в нем танцевала покинутую женщину, он — неверного супруга, а его любовница — счастливую победительницу. Мама единственная в театре не сознавала своего унизительного положения. Когда измена открылась, мама хотела наложить на себя руки и стала пить сонные пилюли. Тогда Степа, уже подросток, движимый тем иррациональным и редким умом, который зовется интуицией, позвонил ей в приливе сыновнего чувства, и мама, расплакавшись, пошла в ванную, засунула в глотку тонкие нервные пальцы и принялась мучительно, вздрагивая балетным телом, тошнить. Так она осталась жива.

Отец между тем женился вторым браком и вполне благополучно. Возраст не позволял ему танцевать, как прежде, и он весьма прославился как постановщик — сначала в провинции, затем в столицах. Кроме жены, дочки, балета, папа увлекся виртуальной реальностью, и вскоре переселился вовсе в компьютерный мир. Казалось, он проживает пробуждение, завтрак, прощальные наставления супруги, рабочий день, обратный транспорт, ужин — лишь затем, чтобы ввечеру сесть за монитор и двинуть русские полки на печенегов, а хочешь — на половцев или французов, или же можно выстроить цивилизацию, покорить сопредельные Германию и Китай, с воздуха пальнуть по вражескому крейсеру, чтобы гнусавый бортмеханик сказал: «Destroy!» Ах, он, конечно, любил и жену, и дочь, и Степы тоже, и, надо думать, Степина мама не совсем исчезла из его сердца, но что-то изменилось в папе. Словно корабль его жизни, едва видный с берега, повернул в обратный путь. Нет, он еще вполне молодой человек, но что-то там у него… не знаю… «Destroy!»

Степа между тем входил в пору возмужалости. О себе ребенке и отроке он вспоминает теперь с нескрываемой и искренней неприязнью. С приятелем Бабичем он ходил по вечернему Днепру, выискивая засидевшиеся компании, влюбленные парочки, одиноких встречных и с приятелем Бабичем бил всем морду. Ну, и сам получал, как должно. То был закон мира, и другого закона Степа не ведал. Как-то он показал мне фотографию своего пятнадцатилетия. Самодовольная полная харя с разбитым глазом, волосы ежом, глупые мускулы бугрятся под расстегнутой рубахой. Видимо, Степа действительно имеет основания недолюбливать себя на пороге жизни.

К счастью, ему встретился заядлый физкультурник — стало быть, авторитет — тренер Саша, вообразивший себя греческим философом оттого только, что предпочитал однополую любовь. Не без тайного умысла он принудил Степы прочитать великих язычников. И юноша с восторгом неофита рухнул в Платона. Прежде он не думал усладить душу яствами философии, не ведая, каковы они на вкус. Теперь же, не зная, с кем разделить свой трепет, он следил за мыслью Аполлодора и готов был орать от восторга. Но вот появлялся Федр, и Аполлодор предавался забвению ради нового мыслителя. Однако, Федру на смену следовал Эриксимах, дальше — больше, и когда появился Сократ, Степина мысль дошла до состояния экстаза. Степа привязался к Платону всей душой, хотя и обманул ожидания тренера Саши. Платон был, конечно, друг Степе, но истина, все-таки, оказалась дороже. Степа любил женщин. И не просто женщин. Он любил блядей.