Слуга господина доктора

— Бред какой, — сказал я себе, отцарапывая текст ногтем.

«Gerade die fehlende Trennunglinie zwischen dem Gef u hl der Freundschaft und der Liebe verurteilt vileleicht die Helden zum Abschied voneinander. Die romatische Individualit a t ist bestrebt, auf dem Gipfel des Gef u hls zu leben. Der Augenblick der extatischen Verschmelzung in der Freundschaft kann nicht ewig sein: Entweder erratet man in der Freundschaft den Ausdruck des innigeren Gef u hls oder sie erl o scht von sich selbst im Zuge der nat u rlichen Entwicklung des Alltags. Die o ffentliche Moral protestiert gegen das erstere, die Ethik des romantischen Gef u hls lehnt sich gegen das andere auf und die romantische Freunde sind auf solche Weise gezwungen, sich zu trennen. Die Trennung auf dem Gipfel des Gef u hls bedeutet, es f u r die Ewigkeit zu behalten.»[16]

Втерлась мордой в дверь кошка, и в щель стал слышен оголтелый мексиканский фильм про какую-то родовую общину, переплетенную кровными, любовными и дружескими узами.

— Ах, мама, ты не представляешь себе, каким другом мне был Сехисмундо. Мы были друзья. Мне казалось, что у нас одна душа на двоих.

Лишенный интонации голос переводчика отвечал за маму:

— Но Маурицио, ты еще так молод. У тебя будет много друзей.

— Нет, мама, — не унимался Маурицио, видимо, зайдясь слезой, — Я не буду чувствовать себя спокойно, пока рядом со мной не будет Сехисмундо.

Зависла пауза (видимо, оба плакали), после чего началась реклама «Нескафе». Я раздраженно встал, надерзил кошке, почистил зубы и стал молиться ко сну. Не то чтобы я внял Даниному совету, но читать Польхайма мне расхотелось, чем занять себя я не знал, завтрашняя лекция была уже пять лет как готова.

Встав с колен, я стянул одежду и залез под одеяло. Свет я не гасил, думая почитать еще что-нибудь русское, но книгу взять в постель позабыл, оттого что и не знал, собственно, чем бы увлечь себя. Надо было коротенькое, минут на пять — не больше. Я вылез из кровати, ступил с брезгливостью в пыль (надевать тапки было лениво).

Вдруг мне так отчетливо представилось, что мы еще с Даней счастливы будем — сам не знаю как, в чем, но вдруг какое-то чувство счастья, даже не счастья, нет, а предвкушения счастья, что-то вроде пятницы вечера, когда знаешь наверное, что завтра суббота, выходной, а послезавтра воскресенье — вот такого счастья, только больше, совсем больше, что я даже, помню, вскрикнул радостно, взвизгнул, смеясь над собственной неудержной эмоцией.

Я снял с полки книжку «Русские пословицы», по которой взял манеру гадать — зачастую ее прорицания попадали в точку. Помню, когда я просрал первый год аспирантуры, ничего не написав, и профессор Храповицкая отымела меня в попу (извини за интимные подробности), книга поделилась народной мудростью: «На печи лежать — трудодней не видать». А накануне экзамена по диамату — «Следуй ленинизму — придешь к коммунизму». Случалось, конечно, и некстати, но редко. Сейчас я задумал про Даню. Я зажмурился, представил, каков он, его пиджак рыжий и черный тоже, его волосы, где седина пробивалась из-под почти сошедшей краски, его длинные брови, подобные луку Искендера, глаза, губы, которые я часто рассматривал, пользуясь его близорукостью, и раскрыл книгу наудачу.

«Лицом мил — душой гнил», — сухо сказал глас народа.

«Ерунда, ерунда какая», — подумал я озабоченно. Я никак не соотнес полученное пророчество с Даней, потому что оно отнюдь не вязалось. Мне было досадно, что «Пословицы» дали маху. Я решил попробовать еще раз и представить себе получше. Я вновь зажмурился и представил в этот раз уже себя, словно я иду с Даней об руку — рука в руке, может быть, даже обнимаю его. Чтобы не потерять настроения, я, не открывая глаз, нащупал строку в середине книги.

«Охоча жаба до орехов, да зубов нет», — сообщила книга с прежним цинизмом.

«Дура, — рассердился я, — что бы ты понимала!» И кинул книжку на пол. С той поры я уж не брал ее более и она, нелюбимая, вовсе потерялась. Тогда же, еще недостаточно угомонившись, а напротив того, разгоряченный неудачным гаданием, я потянулся к Библии. Пытать судьбу я уже не думал, и вообще, по Библии никогда не гадал. В религиозном настроении я опасался силы Слова, а в атеистическом полагал в ворожбе мракобесие. Однако же, взяв Книгу (я собрался читать псалмы), я в этот раз решил поступиться принципами, как, впрочем, я поступаюсь ими всякий раз, когда имею к тому хоть малую склонность. «Только бы какая-нибудь параша не попалась», — подумал я и нарочно раскрыл подальше от Пятикнижия. В Пятикнижии куда ни ткнешься, все занудство — на одних «потомках Ноя от Сима до Фарры» кони двинешь. А устройство ковчега? А почему нельзя есть зайца и тушканчика? Чокнешься.