Слуга господина доктора

Как будто он не умеет любить! Как будто я могу научить! Какой дурак этот Василий Розанов! Невозможно любить любящих, но давайте любить любимых! Умел ли я любить? Я любил, только убивая мою любовь, я любил как маньяк, как Фишер и Михасевич. И сейчас мне дан шанс. Я пройду с этим человеком рука в руке, доколе Бог позволит, и не вырву свою руку, и не брошу его никогда, никогда. Я видел пьяными немецкими глазами, что через год мне придется совершить подвиг. И я знал, что совершу его. Но пока времени было вперед намного, и все написанное моей пьяной немецкой рукой можно было забыть до поры как настанут дни худые и после дождя будут снова тучи. Я, как и весь род человеческий, умею забывать о главном, о том, что вся жизнь наша, а не только моя книга, является лишь долгой экспозицией перед ничто, и буду ли я счастлив с Даней, или будем мы несчастны друг от друга, все это кончится, когда придет Разлучительница собраний и Разрушительница наслаждений, имя которой Смерть.

Ибо велик Господь!

XIX

Любезный мой поэт, когда вы достигнете моего возраста, жизнь покажется вам слишком скучным театральным представлением. Ей в невероятной степени не хватает режиссуры.

Жан Жироду. Ундина.

Милый Ты мой, душенька, Ты даже представить себе не можешь, что за скверную главу я буду писать сейчас! Будь я романистом для публики, я бы ее тотчас вымарал, без нее всё вполне может обойтись. Но мне же надо написать все, что помню, потому что забудем потом. Вот я, уже совершенно излишне для исследования нашего с Даней лета, сейчас начну сливать в эту главу излишки информации. Что мне делать — остались всякие крохи, а мне надо заканчивать вторую часть, и так разъехалась в стороны — на Ечеистовых рассиделся, Браверман приплел ни к селу, просто ужас какой-то. И вот сейчас я буду тужиться, придавать огрызкам воспоминаний видимость гармонии — и ведь без всякого толку, чувствую уже сейчас, что плохо получится, к тому же настроение предерьмовейшее, даже не могу Тебе сейчас сказать, почему, — может быть, потом напишу, если вспомню, — лучше бы не вспомнил. Да и вообще, я правду скажу, сомневаюсь, что Ты даже дочитал до этой страницы. Я все пишу Тебе, пишу, а ведь не знаю, читаешь Ты или нет. Ну, я-то считаю, что читаешь. А потому продолжаю.

Нет, я серьезно говорю — глава будет преотвратная. Порядочный читатель не выдержал бы и пяти минут. И главное — вот совершенно не о чем. Ну, все равно, читай.

Так я положил в своей душе, что Даня Стрельников становится приоритетом моей жизни, как говорила этика — навсегда, как говорила психология — до поры. Это означало, что я готов был выстрелами ввести Даню в свое общество, затем чтобы взаимно поразить и нового друга и старинных приятелей. К моему удивлению, Даню приняли равнодушно. Я ждал, что друзья либо исполнятся к нему любовью, либо ревнивой ненавистью. Не случилось ни того ни другого, и мне это было досадно. Из всех, кому Даня был представлен, он задел, пожалуй, только Марину и вот как я это выяснил. Если помнишь, дражайшая Молли с первой встречи, с первого взгляда на Даню сообщила, что никакого для нее интереса он не являет. Даня, ей вперекор, поговорив однажды с Мариной, приветливо светской и только, вынес убеждение, что между ними пробежала какая-то искра, как — намекнул он на сокровенную тайну своей души — это уже бывало в его жизни с женами друзей. Пламени из этой искры он опасался, впрочем, напрасно. Между другом и женой установились ровные отношения, и я был единственным связующим пунктом их разговоров.