Слуга господина доктора

Из отчета Марины Чезалес

Милый Арсений Емельянович!

Уж не знаю, вправду ли был…

Только помню: петляющая дорога «Матвеевка — „Эрик Свенсен“». Полупустой тусклый вагон электрички, неизменно обледенелый спуск с платформы, новый мир широко расставленных глаз.

Перебираю, загребая целым ворохом, очарованная многоцветной пестротой, и медленно, по одной пропускаю бисерины воспоминаний, любовно задерживая и рассматривая каждую на свет. (Это бусики Сене на свитер.)

Персефоны зерно гранатовое,
Как забыть тебя в стужах зим,
Помню губы двойною раковиной,
Приоткрывшиеся моим.

Вот она, моя жизнь: страстная, мрачная; звонкая, счастливая; холодная, прекрасная; веселая, мучительная, блаженная.

Я без стыда выставляю ее в центральном зале моего музея. Жемчужина коллекции покоится на мягкой припухлости бархата. Не трогайте руками. Отступите на шаг. Сеня Ечеистов. Каким я его знала.

Помнишь, там, на Качалова, ты читал нам «Биографию»? Так я… В общем, если б можно было все с первого кадра, я б отмотала. Холод остывающего трупа на уровне желудка, безумство безысхода, блаженство, ужас… До минуты…

Кроме одной. Помнишь, я прихожу от Ободовской из больницы. Ты там, за закрытой от меня дверью, трахаешься с какой-то тварью. Подобрал вчера.

— Подожди, у меня гости.

(Арсик, ты предавал меня так низко. Назначать свидания у меня дома после того, как мы расстались — было нельзя.)

Сука, благочестиво сложив ручки на коленях, сидит в кресле. Кресла нам подарила твоя сестра Катя на обустройство молодым.

— Это моя жена, Марина. Это…

(Пауза.)

— …ну… Оля…

(или Лена, Маша, Галя — даже ты уж сам не помнишь, наверное).

— Арсений, когда вы уйдете?

(Очень трудно стоять, когда нет больше ног…)

— Она сейчас. Я чуть позже.

(Извини, милый, тебе это будет неприятно, но ты не ушел. Ты не хотел идти — на улице холодно, поздно, ехать некуда. Ты радуешься.)

— Я думал, ты одобришь, что это хотя бы не сирота.

(Когда тебе предпочитают «высокую» страсть — убийственно. Но я поняла. Когда изменяешь с первой встречной… Даже не за тридцать серебряников, прости Господи!)