Слуга отречения

Существо положило перепончатую лапу на тускло поблёскивающую ручку и вышло, без единого звука закрывая за собой тонкую пластиковую дверь, на которую кто-то криво налепил цветную трёхмерную наклейку. На наклейке был изображён футбольный мяч на фоне солнечного диска с размашистой бело-сине-красной подписью «болей за наших!» в правом нижнем углу.

* * *

– …и ты знаешь, что он мне на это ответил? «Ну мы же так давно знакомы, я думал, что ты уже привыкла к моему чувству юмора», – Верена возмущённо всплеснула руками. – Нормально, да? Подсунуть вместо презентации подборку «самых горячих сценок из фильмов для взрослых» и выставить меня дурой перед полной аудиторией – это у него называется «чувством юмора»…

– Нет, ну я бы за такое… точно в бубен дал, – проговорил Кейр, утирая рукавом выступившие от смеха слёзы. – Хотя мужская часть этой твоей аудитории, может быть, и не имела ничего особенно против?

Он свернул вслед за девушкой в очередной вымощенный тёмным камнем переулок. В этом квартальчике на каждой улице царила оживлённая торговая сутолока и звучал ровный разноголосый гул. Сквозь прозрачные фасады многочисленных кафетериев виднелись ярко освещённые залы с длинными барными стойками. Около застеклённых лавочек со всякой всячиной прямо на каменную мостовую были выставлены многоэтажные прилавки, заполненные корзинами с выпечкой, горами фруктов, какими-то колбасами и окороками, гигантскими кругами жёлтого дырчатого сыра…

Запахи свежего хлеба и незнакомых душистых специй немилосердно щекотали ноздри. В пёстром человеческом водовороте то и дело мелькали сосредоточенные, высоко держащие над головой цветные флажки или пёстрые сложенные зонтики люди, за которыми покорно брели стайки разнообразных туристов. Под ногами у прохожих хаотично сновали многочисленные детишки на электрических самокатиках – Кейр рассудил, что, судя по средней скорости этого вида транспорта, он у местной молодёжи являлся чем-то вроде подготовительного этапа перед тем, как пересесть на байк.

– Вот тебе смешно, – начала девушка с притворным осуждением, но потом не удержалась и тоже расплылась в улыбке. – Ну каждый же человек ведь имеет право на ошибку, так? Страшно не накосячить, страшно не осознавать, насколько сильно ты накосячил. А он так ничего и не понял и ни разу даже прощения не попросил.

– Ну, значит, считал себя вправе, – парень покачал головой, чудом разминувшись с одним из самокатиков, который почти что ткнулся ему в ноги. – Прощения просить вообще само по себе далеко не айс, ага? Никто не любит чувствовать себя слюнтяем.

– Мама моя… – пробормотала Верена, поворачивая к нему голову. – Поясни-ка мне, пожалуйста, эту логическую цепочку, мистер умник.

– Ну… накосячил – боишься получить по шее – разводишь нюни. Как-то так.

– Да не стала бы я давать ему по шее, – отмахнулась девушка. – Очень надо. Простила бы, наверное.

– И тоже, между прочим, была бы неправа, – заметил Кейр, рассеянно разглядывая высокий, пестреющий разноцветными обложками стенд у дверей газетного киоска, похожий на во много раз увеличенное рождественское украшение. – Добилась бы только того, что он посчитал бы тебя слабачкой и решил, что ему и дальше всё будет сходить с рук.

Верена остановилась у издающего мерное постукивание светофорного столба и засунула руки в карманы.

– Как-то у тебя всё очень уж… однозначно получается, – нахмурилась она. – Можно подумать, что прощения просят только слабаки.

– Ну а что, скажешь нет? А как же все… ну, там, не знаю, всякие замаливания грехов в коленопреклонных позах и эти… покупки индульгенций в средние века? – парень махнул рукой в сторону высокой церковной башни с длинными овальными окнами и тонким шпилем, мимо которой они только что прошли. – Всё оттого, что народ пугали, что они после смерти окажутся в кипящем котле, так, да? Причём типа за грехи, а не по заносчивости, например, или по дурости.

– А что для тебя вообще означает «по дурости»? – с любопытством поинтересовалась девушка.

Кейр пожал плечами:

– Ну, это вроде как когда прыгаешь выше головы и ломаешь себе шею. Сам виноват. И вообще ты всегда и во всём виноват сам.

– Нет, ну это-то, может, и верно… – проговорила Верена, вытащив из кармана заколку и собирая растрёпанные волосы в тяжёлый хвост на затылке. – Но всё-таки бывает же, что прощения просят не из страха. Не знаю, ну просто, чтобы дать понять, что осознал… и что тебе жаль.

Парень наморщил лоб и потёр пальцами слабо виднеющуюся щетину на подбородке:

– Ну ты можешь, конечно, дать понять… что ты что-то там осознал. Только слова всё равно ничего не значат. Ценность имеют лишь действия, ага? Не то, что ты сказал, а то, как ты себя повёл при этом… и после этого. А просьбы простить сами по себе никому не нужны и в целом унизительны. Как и вообще любые просьбы.

Из-под треугольного купола церкви внезапно раздался звучный удар колокола; Верена вытащила мобильный и озабоченно поглядела на часы.