Слуга великого князя

Никита стал медленно расправлять зипун, пытаясь протянуть время. Постой, а ведь это Прошка Завида к Любаве привел. Значит, Любава ему доверяет. Значит, он к Любаве вхож. Может ему кушак показать, расспросить? Но только Никита принялся обдумывать, как ему лучше к Прошке подступиться, тут же сам себя перебил: ни о смерти Завида, ни о том, что вчера произошло на дворе Никита знать не мог, по крайней мере, так думает боярин, да и сам Прошка. Для них Никиты там вчера не было. А стало быть, и спросить он никого не сможет, и разузнать ничего не сможет. Никита почувствовал на себе тяжелый взгляд, поднял глаза. Прошка молча смотрел на него, да так смотрел, что суровей любого приказа, одними глазами грозно вопрошал: «Идешь ты, или нет, мало тебе гнева боярского?»

– Я сейчас, – Никита словно оправдывался за свою медлительность. – Ты в сени иди, а я за тобой.

Прошка зыркнул на Никиту недоверчиво, вздохнул тяжело, мол, смотри у меня, повернулся неспешно, скрипнул дверью.

Никита тут же вскочил на ноги, скинул рубаху, порты, повязал кушак вокруг пояса, снова оделся, накинул зипун, схватил шапку и бросился в сени, заслюнявливая на ходу свечу. Дело ясное, ехать ему теперь на Москву, в Ховринке ничего он себе не выгодает. А с кушаком – с кушаком была у него задумка. Про боярина Федора он все равно ничего не выяснит. Так надо будет тогда про Завида разузнать. А там видно будет…

Прошка стоял прямо у двери. Завидев Никиту, он повернулся к нему спиной и зашагал по сеням. Никита двинулся следом.

Всю дорогу он рассматривал прошкину спину. Досталось ему, бедолаге, то-то там под зипуном да рубахой сейчас рубцов. Эх, заговорить бы с ним, спросить его про Любаву! Нет, не захочет ведь. Угрюмый, как сыч. Да и что он сейчас ему скажет? Нет, на Москву, на Москву!

Вскоре они миновали сени и оказались в прихожей. Прошка толкнул дубовую дверь, пропустил Никиту вперед, и Никита очутился в давешней горнице, где они с боярином ужинали.

Боярин стоял на коленях в углу и клал земные поклоны с крестными знаменьями Божьей Матери. Услышав скрип двери, он обернулся. Никите показалось, что лицо его чем-то походило в этот миг на Прошку. Наверное, взглядом. Боярин смотрел исподлобья, хмурился, и тоже мучился как многострадальный Иов. Но было в его глазах что-то и другое, какая-то злая решительность, сила и… власть. Он кивнул Прошке: «Поди.» Никита услышал, как дверь за его спиной затворилась. Боярин медленно поднялся с колен, отряхнул порты, кивнул на этот раз Никите: «Сядь.»

Никита поклонился иконам, подошел к скамье, присел.

– Помнишь, что на Москве делать должен? – спросил боярин без каких-бы то ни было предисловий, будто продолжая давно идущий разговор, будто и не уходил Никита из этой горницы, а так всю ночь здесь и просидел. Боярин же подошел к столу и, не глядя на Никиту, налил себе кваса.

– Помню, – кивнул Никита.

Боярин осушил кружку, отер усы и бороду, повернулся спиной и направился к сундуку.

– Повтори, – продолжал он на ходу.

– Приду к Воскресенским воротам, к ключнику шемякину Федоту на двор, велю разыскать сотника Едигея в Кадашах, посулить ему сто рублей из княжеской казны и наказать той же ночью явиться на шемякин двор, чтобы тот в открытые Федотом ворота прошел, на поруб напал, великого князя вызволил и отвез в Юрьев, к князю Ивану Ряполовскому, где твоя милость с княжичами поджидать будет, – отчеканил Никита.

Боярин, открыв было крышку сундука, вдруг обернулся и посмотрел на Никиту широко раскрытыми глазами, словно и сам не верил, какой ему смышленый подручник попался.

– Про Юрьев откуда взял? Я тебе о Юрьеве не наказывал!

Никиту распирала гордость. Знай наших! Важным голосом он произнес:

– У князя Ивана где удел? В Юрьеве! Где ж ему еще быть, как ни там. Раз на Москве замятня, где надежней всего отсидеться? У себя дома, где ты всему хозяин, или у кого в гостях? К тому же у Ряполовских рать верная, преданая. Такая и шемякину осаду сдержит.

Глаза у боярина повеселели, перестали хмуриться.

– Добро, – сказал он, покачав многозначительно головой. Никита ликовал. А боярин тем временем повернулся к сундуку, пошарил рукой, достал что-то, закрыл крышку и повернулся к Никите. Никита увидел в его руке тугой кожаный кошель. Боярин медленно подошел к столу и с легким звяканьем набитых в нем монет поставил кошель рядом с Никитой.

– Деньгами да полушками здесь десять рублей, – объявил стольник. «Надо же, – промелькнуло в голове у Никиты, – расщедрился. Вчера только пять обещал. Видно и вправду волнуется, что не справлюсь. Думает, с большими деньгами вернее.» А боярин просунул руку под кафтан и достал свернутый лист бумаги. – Здесь подорожные – в Троицу, да в ямы, какие на пути встретишь, – коней чтоб менял каждый раз, когда можно. Да еще письмо отпускное, будто ты холоп мой Филька, на Москву на Торг отпущен, за товаром. Его же и Федоту покажешь. Там я в конце приписал, он поймет.

Боярин протянул письма Никите. Никита взял их, положил рядом с кошелем.

Боярин опустился на скамью напротив Никиты, прищурился, испытующе заглядывая в его глаза: