Слуги тьмы

Пастух ясно ощутил исходящее от нее новое чувство — нежность. Он перевернулся навзничь и отвел от щеки морду пса, который все порывался вылизать хозяина досуха. Элли не знала, как выразить свою нежность, но в глазах у нее блестели слезы.

Даниэль полежал, купаясь в сладком ощущении ее чувств, и поднялся.

— Надо убираться. Не то дождемся, что колдуны поднимут на нас весь Тайг. — Он осекся, похолодев от мысли, что собственные слова могут оказаться пророческими.

Вернувшись в хижину, он переоделся в сухое, натянул запасные сапоги. Пока жарит послеполуденное солнце, на реке достаточно тепло, однако к ночи захолодает. Поэтому Даниэль быстро собрал и увязал в тугой узел теплую одежду и пару шкур с постели, затем побросал в полотняный мешок хлеб, копченое мясо, жалкий остаток сыра, мешочек сахара, залил полную флягу браги. Сунул в рот ложку меда, заел хлебом, кинул взгляд кругом — не забыл ли чего. Вышел за порог, плотно прикрыл дверь, специальным рычажком снаружи заложил внутренний засов. Жанн с утра перед отъездом — спасибо ему! — вставил в рамы вынутые стекла, так что если сюда не забредет какая-нибудь разумная тварь, можно надеяться, что в хижине все останется нетронутым. Хотя вряд ли в ближайшее время он сюда возвратится.

Прихватив три добрые жердины, Даниэль отнес на берег, где у края зарослей ольхи лежал недавно сколоченный сосновый плот. Сверху на нем были прибиты три широкие доски, составлявшие настил. Со дня смерти Элисии Даниэль ни разу не собирал жемчуг, но плот все же построил — большой, широкий, чтобы иметь возможность погрузить на него лорсят. Мало ли что, вдруг в Тайге случится пожар; а на плоту сподручно увезти малышню на другой берег реки.

— Элли, Сильвер! Сюда!

Зеленоглазая и пес подчинились. Каждый шел как будто сам по себе, словно другого тут и не было. Даниэль усмехнулся. По крайней мере, ни капли вражды; еще немного, и они, глядишь, сдружатся.

Плот большей частью лежал в воде, и только одним углом — на берегу. Даниэль сложил вещи и мешок с едой на доски, опустил жердины, указал Элли на плот, Сильверу велел сторожить и двинулся к загону. Лорсы там уже притихли и лишь тревожно фыркали.

Пастух грустно поглядел на изгрызенное лесными котами тело Одживея. Надо бы похоронить погибшего лорса, но нет времени, приходится заботиться о живых… Он убрал слеги на входе в загон.

— Хайат! Ага Шау, Ук Йори, Кахай!

Стадо вышло на зов. Первым, как положено, явился глава семейства, за ним — окружившие телят лорсихи. Последним, держась очень независимо, показался Кахай.

— Выходим! Пошли, пошли… Кахай, сюда!

Даниэль погнал их краем полянки, подальше от Одживея, направил к тропе, ведущей в поселок. Лорсы храпели, оглядывались на мертвого, злобно посматривали в сторону присевшей на краю плота Элли, однако никто не пытался ее затоптать. Первым на тропу Даниэль вывел Кахая.

— Домой! Кахай, домой. Где твой хозяин? Где Жанн? Иди к нему!

Без долгих понуканий лорс зашагал вперед, за ним двинулся Ночной Туман и лорсихи, которые негромким мычанием подзывали к себе телят.

Даниэль бегом вернулся к плоту, столкнул его в воду; Элли помогала одной рукой. Сильвер сам сообразил, что требуется, первый запрыгнул на плот и уселся в середине на досках, возле мешка с припасами. Выразительный взгляд его говорил, что пес не прочь прямо сейчас подкрепиться.

Зеленоглазая прошлепала по мелководью, ступила на бревна. Устойчивый плот даже не покачнулся. Сильвер зарычал было на нее, но тут же опомнился и отвернулся. Дескать, его нисколько не заботит, каких попутчиков берет на борт хозяин. Даниэль снял сапоги, завернул штанины и с жердями в руках забрался на плот. Две жерди положил на бревна, а третьей принялся отталкиваться, выводя плот на стремнину.

— Сейчас поплывем, — сказал он ободряюще. — Куда лучше, чем брести на собственных ногах. — «Если только колдун не подымет со дна какую-нибудь тварь, чтобы натравить на нас», — подумалось пастуху. Он окинул пристальным взглядом речной простор.

В небе сияло солнце, спокойный Атабаск был синий-пресиний, лес по берегам казался приветливым и безмятежным. Береговая ольховая поросль кудрявилась над водами, отражалась в них зеленой лентой. Местами в ольху вклинивались серебристые ивы, которые нарушали сплошной зеленый фон. Они поднимались выше ольхи и дальше протягивали свои плакучие ветви; в застывшем воздухе ивы казались совсем серебряными, а когда легкий ветерок шевелил листву, она становилось сизовато-зеленой. За береговым подлеском поднимались красновато-медовые стволы сосен, возносили к небу раскидистые кроны пальмы, купали их в свежей синеве.