Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Помимо устных проклятий, совершались символические жесты в отношении царских изображений. В правление Николая II начали тиражироваться визуальные образы самодержца и членов его семьи, они публиковались в иллюстрированных журналах, продавались в городских лавках[1940]. В домах крестьян можно было встретить висевшие на стенах царские портреты. Однако в минуты гнева крестьяне нередко вымещали на них свою ненависть, выкалывая глаза на ликах царствующих особ[1941]. Были случаи, когда деревенские жители били портреты палками, кидали на пол, плевали на них и топтали ногами, крестообразно разрезали грудь изображенному, а горожане стреляли в царские портреты из револьверов[1942]. Для придания бранной речи большей экспрессивности и, в первую очередь, наглядности часто по адресу царских портретов крестьяне совершали неприличные жесты и действия: мужчины обнажали половые органы, тыкая ими в лики царственных особ, женщины задирали юбки, поворачиваясь задом к портретам, бросали их в печь[1943]. В деревне слово, подкрепленное жестом, считалось особенно вызывающей грубостью[1944]. Во времена зарождения устной речи каждое слово требовалось сопровождать жестом, подобные традиции сохранились в патриархальном укладе российской деревни во многом благодаря архаике матерного языка. М. М. Бахтин рассматривал единство слова и жеста в контексте рождения знака-образа, как вполне закономерное и соответствующее карнавальному поведению явление[1945]. Вербальный и невербальный знак вступали во взаимодействие, порождали новый смысл, значение которого было шире семантики составляющих компонентов.

В одном из протоколов описывался случай, произошедший 2 февраля 1915 г.: «Анна Жирохова, крестьянка Вологодской губернии, 38 лет, во время ссоры с местными крестьянами по поводу бревен кричала: „… ваш закон, Корону и Государя“, потом, подняв подол платья и хлопая ладонью по детородным частям, кричала: „вот вам закон, корона, государь, все тут“»[1946]. Нередко подобные действия производились непосредственно перед портретами царствовавших особ. Так, 14-летний Саша Савин, отца которого призвали на фронт, ругая императора «прохвостом», встал на стул «и, вынув свой половой член, ткнул им в лицо его величества и его высочества со словами: „вот вам“»[1947]. Подобное поведение также может быть рассмотрено в контексте архетипов первобытного мышления, сохранившихся в крестьянском массовом сознании, которое ставило «знак семантического равенства и между речью и действием»[1948].

В августе 1915 г. в поселке Орловском Томского уезда в доме Власия Романчука собрались на ужин поденщицы. Присутствовавший неизвестный немой, взяв с полки календарь с изображением на обложке государя императора и указывая на изображение, произнес «пу-пу-пу», что, по объяснению Романчука, означало «нужно государя взять на войну и убить». Когда же после этого поденщица Ионова, упрекнув немого за его жест, взяла календарь в руки и поцеловала изображение государя, Романчук, вырвав календарь из рук Ионовой, приложил изображение к своему заду и сказал: «Надо им жопу подтирать, а не целовать», за что был привлечен по статье 103[1949].

Конечно, утверждать, что у всех крестьян образы императора вызывали одни и те же чувства и реакции, нельзя. Многие по привычке целовали царские портреты, кто-то даже крестился на них, период войны поднял спрос на изображения Николая II. Однако, с другой стороны, и развешивание портретов в своих домах не свидетельствовало о преданности государю и глубоких монархических чувствах российских подданных, как не свидетельствовала об этом закупка августейших портретов владельцами магазинов. Крестьянин Лифляндской губернии Рихард Треман, владелец писчебумажного магазина, предлагая купить портрет Николая Николаевича, спросил покупателя: «Не правда ли, он на дурака похож?»[1950] В первую очередь развешивание портретов в частных домах необходимо воспринимать в качестве определенного ритуального действия, как элемент традиционной повседневной культуры. Нарушение же традиционных практик являлось признаком просыпавшегося бунтарства, в котором архаичные, стихийные мотивы соседствовали со стремлением рационального понимания вины верховной власти. Крестьянин Томской губернии Петр Маклаков 20 ноября 1914 г. в селе Ново-Чемровском, придя в столярную мастерскую почитать газеты и услышав, как Андрианов просит своего зятя вставить в рамку и застеклить полученный по почте портрет государя императора, громко сказал: «Его … не застеклить, а облить керосином и сжечь надо. Да его самого-то … убить надо, чтобы не мучить крестьян и солдат… Государя надо выбирать из высших людей, на несколько лет, как выбирают старост»[1951].