Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Слухи являлись лакмусовой бумажкой массовых настроений. В них аккумулировались сознательные и бессознательные страхи общества и представителей власти. Страх порождал ненависть и, выражаясь в социальных действах, приводил к стихийным аффектам. Эмоции начинали руководить толпой и провоцировали неконтролируемое насилие. Вместе с тем эмоции быстротечны и нередко сменяются на противоположные. Февральская революция как нельзя лучше это продемонстрировала: страх и ненависть в ней соседствовали с любопытством и восторгом. События конца февраля — начала марта 1917 г. по своему психическому напряжению могут быть описаны как эмоциональный взрыв, за которым последовала неминуемая расплата — невротизация общества. Слухи сохраняли важную роль на протяжении всего 1917 г., и современники революции, в частности М. Горький, отмечали, что политика подчинена эмоциям.

Значимую роль эмоционального фактора можно обнаружить на основных переломных рубежах российской революции: февраль, апрель — май, июль, август — сентябрь, октябрь 1917 г. Проявлялся он как на уровне массовой активности, так и на уровне принимаемых решений конкретными представителями политических элит. Это затрудняло выстраивание политиками рациональной стратегии управления, так как стихия эмоционально-аффективного бунтарства разрушала любые логические сценарии. Все это способствовало реализации функции слухов как «самоисполняющихся пророчеств».

Визуальное пространство российской революции позволяет выстроить некую динамику эмоциональных состояний общества. Журнальная карикатура, отражавшая широкий спектр эмоций — от восторга до эсхатологического страха, — фиксировала изменения настроений современников. Использование квантитативных методов работы с визуальным текстом помогает реконструировать психоэмоциональные процессы.

Сильные эмоции воздействовали на нервное состояние обывателей. Эмоциональное выгорание февральско-мартовских дней негативно сказывалось на нервно-психическом здоровье общества. Не только психиатры отмечали увеличение количества душевнобольных. Однако попытки психиатров подвести под революцию медицинскую теорию потерпели крах, потому что они сами оказались под сильным впечатлением от событий. Появлявшиеся теории больше говорили об их авторах, чем о революции. Тем не менее революция отразилась на сознании современников. Эксперименты большевиков меняли привычную повседневность, что травмировало психику наиболее уязвимых категорий населения, меняло их отношение к реальности. Новое, политическое звучание приобрели вопросы, обсуждавшиеся еще до революции.

Информационный кризис кануна революции: слухи как революционный фактор

В исторической науке проблема сочетания объективных и субъективных факторов остается одной из самых актуальных. Особенно это касается изучения таких явлений, как революции, ломающие социально-политические отношения. Очевидно, что чем грандиознее изменения, тем уместнее предположить наличие глубинных причин, предопределивших вызревание глобальных преобразований. Вместе с тем нередко толчком к ним оказываются случайные, непрогнозируемые, стихийные факторы. В российской революции 1917 г. роль случайного фактора сыграли слухи, спровоцировавшие февральские беспорядки. Стихийный характер слухов не отрицает объективного и закономерного характера революции: слух, запущенный в стабильной системе, не способен поколебать ее основ, в то время как в условиях кризиса, нарушения устойчивости и равновесия системы резко повышается значение случайных, стихийных процессов.

Понимание любой революции не может быть полным без учета явлений, которые относятся к сфере аффективного и эмоционального. В исследованиях В. П. Булдакова, Б. И. Колоницкого, М. Стейнберга, Я. Плампера и многих других авторов обращается внимание на эмоциональную подоплеку различных событий и процессов эпохи российской революции, выражавшуюся в аффективных действиях (погромах, самосудах), художественном творчестве, политической лексике и народной молве[2282]. В. П. Булдаков и Т. Г. Леонтьева указывают на методологические препятствия постижения природы революции, которая не поддается рациональной оценке социологизирующих авторов, пытающихся «хаос эмоций перевести на язык удобной для них „логики“»[2283]. Не случайно в связи с этим С. В. Леонов, описывая массовое сознание 1901–1917 гг., прибег к известной метафоре «разруха в головах» (употреблявшейся современниками задолго до М. А. Булгакова) — порой именно анализ рожденных в исследуемое время художественных метафор помогает определить специфику общественных настроений, в которых эмоциональное преобладало над рациональным[2284].