Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Эпохи внешних вызовов проверяют на прочность национально-государственные основы стран, особенно империй, в которых исключительную важность имеет система политических символов, призванных сплотить разные народы, население различных хозяйственных регионов. Противоречия внутреннего разнообразия империй с политикой ее унификации под теми или иными символами особенно ярко проявляются в периоды кризисов. В Российской империи так и не было создано, несмотря на некоторые попытки, внятной идейной основы. Уваровская триада, с самого начала являвшаяся искусственной надстройкой, после Первой российской революции утратила всякие связи с реалиями. Революция 1905–1907 гг. оказалась испытанием для Русской Церкви, которое она не смогла пройти: вплоть до 1914 г. шел процесс активного расцерковления прихожан, переход из православия в другие религии. Кризис церкви затронул разные уровни: росло напряжение между светской (верховной и высшей) и духовной властью (Синодом), между духовенством разных степеней иерархии, между приходскими священниками и их паствой. Первая мировая война лишь усилила имевшиеся противоречия, добавив новые факторы. Повышение налогов, реквизиции, в которых по долгу службы обязаны были принимать участие священники, не способствовали искоренению конфликтов с местным населением. По мере же нарастания усталости и раздражения от войны патриотическая пропаганда духовенства озлобляла и настраивала против себя людей как в тылу, так и на фронте. В народе усиливались эсхатологические настроения и развивались альтернативные формы народной религиозности. Православие, тем самым, переставало играть роль национального фундамента. Не лучше обстояло дело с самодержавным принципом. Объективные причины дискредитации Николая II в связи с началом мировой войны дополнились субъективными просчетами в стратегии репрезентации царской власти. Ставка на документальную фотографию и выстраивание образа народного, демократичного царя лишь подкрепляли уверенность крестьян в том, что царь «подмененный», «ненастоящий». Традиционное сознание плохо усваивало продукт индустриальной эпохи. В то же время противоречие политики Николая II заключалось в том, что визуальная демократическая стратегия репрезентации шла вразрез с его самоидентификацией в качестве самодержца и выстраиваемыми отношениями с правительством и Государственной думой. Патриотические настроения 1914 г. депутатами и либеральной общественностью наполнялись надеждами на преодоление разногласий верховной власти и общественных организаций, однако на практике роль Государственной думы на протяжении всей войны лишь снижалась, способствуя росту ее оппозиционности. В конечном счете сама власть начала приписывать Думе не свойственную для большинства ее депутатов революционность. Такие же значения приписывались Думе широкими слоями общества. Дума превращалась в символ политической консолидации, преодоления внутренних разногласий, однако власть продолжала видеть в ней угрозу своему самодержавному статусу. Но кризис политических символов выходил за институциональные рамки. Народ как героический символ дискредитировался слухами и фактами негероического поведения солдат, офицеров, сестер милосердия. Пропаганда, делавшая ставку на демонизацию врага, не срабатывала, потому что в самом обществе обнаруживалась червоточина. Это соотносилось с эсхатологическими предчувствиями: война создавала более актуальные для тыла и фронта символы, пробуждая в народе глубинные фобии. Один из распространенных мотивов — мотив «металлического мира» — проявился в страхе перед военной техникой, которая традиционному сознанию казалась знаком приближающегося Апокалипсиса. В этих условиях война и поддерживающая ее власть (впрочем, как и представители либеральной и консервативной общественности), вызывали враждебное отношение со стороны народа.

Раздел 7. Эмоция. Психологическое измерение российской революции

Канун 1917 г. воспринимался и властью, и российским обществом как системный политический кризис, одним из элементов которого являлся кризис информационный. Его важной характеристикой было падение доверия масс к власти и аффилированным с ней источникам информации при одновременном росте доверия к слухам — стихийно распространявшимся устным сведениям. Принципиально важно, что слухи питали не только представления «темных» масс, но их повторяли в стенах Таврического дворца депутаты, агенты охранного отделения включали их в свои донесения, на основании которых Департамент полиции составлял отчеты и власти вырабатывали план действий.