Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

По-видимому, российская интеллигенция, подвергнувшаяся в этот период депрофессионализации, терявшая социальный статус, наиболее тяжело адаптировалась к новым условиям. Нормой становилось затягивавшееся состояние психологической подавленности, способствовавшее развитию неврозов и психозов. Депрессия превращалась в классовый признак, и в среде интеллигенции распространялись слухи, что комиссары составляют расстрельные списки из числа «считавшихся по своему душевному строю неспособными стать строителями коммунизма»[2632]. Представления о том, что большевики начнут истреблять тех, у кого обнаруживаются нервно-психические расстройства, казалось, находили косвенные подтверждения как в теоретических работах, так и в практических действиях новой власти. В 1919 г. в Москве по инициативе психиатрической комиссии при медико-санитарном отделе Московского совета рабочих и крестьянских депутатов началась реформа организации психиатрической помощи, предполагавшая разделение столицы на психиатрические районы и создание новой системы патронажа. С этой целью в Москве было создано психиатрическое бюро для обнаружения всех душевнобольных в городе[2633]. Учитывая возросшую нервозность обывателей, данная инициатива была воспринята в определенных кругах с подозрением. Кроме того, масла в огонь подливали употреблявшиеся психиатрами термины «психически полноценные» и «психически неполноценные» люди. В одной из своих статей В. П. Осипов рассматривал «огонь революции» как условие естественного отбора: «Только физиологически, биологически полноценным людям удалось сохраниться в этом очистительном огне»[2634]. Неспособность адаптироваться к новым условиям и принять советскую власть он считал симптомом психического заболевания. В конце революции П. А. Сорокин подтвердил, что нервная система интеллектуалов интенсивнее реагирует на «ужасы революционной борьбы», чем нервная система работников физического труда, что привело к резким изменениям «в психике интеллигенции… История старой — типичной — русской интеллигенции кончилась. На место ее приходит новая, с новым психическим укладом… Романтизм, сентиментализм и жертвенность сдуты революцией с психологии интеллигента»[2635].

К интеллигенции власти изначально относились с подозрением, записывая их в категорию «бывших людей». Некоторые профессора, доведенные до отчаяния нищенскими условиями существования (в 1918–1922 гг. смертность профессуры в Петрограде была вдвое выше смертности остального населения[2636]), действительно позволяли себе открытые нападки на большевиков. С критикой власти выступил И. П. Павлов, причем пытался подвести под свою политическую позицию естественно-научную базу. 27 мая 1918 г. в Концертном зале Тенишевского училища он читал лекцию «Основы культуры животных и человека», в которой рассматривал периоды стабильности и революции как процессы торможения и возбуждения нервной деятельности: «Что такое революция вообще? Это есть освобождение от всех тормозов, о которых я говорил, это есть полная безудержность, безуздность. Были законы, обычаи и т. п. Все это теперь идет насмарку. Старого не существует, нового еще нет. Торможение упразднено, остается одно возбуждение. И отсюда всякие эксцессы и в области желания, и в области мысли, и в области поведения»[2637]. В сентябре 1923 г. перед аудиторией Военно-медицинской академии Павлов раскритиковал брошюру Н. Бухарина «Пролетарская революция и культура». На это отреагировали Г. Зиновьев и Л. Троцкий, подвергнув Павлова критике в обращениях к Конференции научных работников, а в 1924 г. в партийном журнале Военно-медицинской академии был напечатан ответ Н. Бухарина «О мировой революции, нашей культуре и прочем (ответ профессору И. Павлову)». Он в целом уважительно отзывался о научных заслугах ученого, но при этом указывал, что Павлов ничего не смыслит в процессах общественного развития[2638].

Спустя некоторое время после этой дискуссии считавший себя последователем Павлова В. П. Осипов публикует статью «О контрреволюционном комплексе у душевнобольных», в которой, ссылаясь на теорию рефлексов и корковых связей, попытался объяснить неприятие российскими учеными большевистских экспериментов тем, что их старые корковые связи не вытеснились новыми корковыми соединениями[2639]. Данную публикацию можно было бы расценить как попытку вывести из-под удара советской репрессивной машины представителей старой русской профессуры (и, возможно, в какой-то степени так оно и было), если бы статья не основывалась на клиническом материале, с помощью которого автор доказывал наличие «контрреволюционного комплекса» на примере собственных пациентов, среди которых были и сифилитики. Это приводило его к выводу, что «среди критиков Советской власти больше всего больных поздним сифилитическим психозом»[2640].