Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

В то же время для кого-то армия представлялась социальным лифтом, и иногда некоторые рядовые, кому во время службы не удавалось подняться по карьерной лестнице, подделывали документы офицеров и по ним устраивались в городах. Показательна в этом отношении история потомственного дворянина Виктора Викторовича Беляева, который, участвуя с 167‐м пехотным Острожским полком в боевых действиях против неприятеля и будучи в означенной части ранен в левую руку, прибыл в начале ноября 1915 г. в Петроград, где стал ложно именовать себя прапорщиком. При этом он встал на учет в офицерской комиссии, стал получать офицерское довольствие и успел подать 12 рапортов. Самовольно надел и носил не принадлежавший ему орден Св. Георгия 4‐й степени[484]. То же самое произошло с уроженцем Кишинева Николаем Ивановичем Ган-Ган: участвуя с 249‐м пехотным Дунайским полком в боях, он был ранен, 23 января 1915 г. прибыл в Петроград и стал ложно именовать себя прапорщиком, встал на учет, свидетельствовался в офицерских комиссиях, получал офицерское содержание и подал 4 служебные записки[485]. Крестьянин Радомской губернии Александр Вядерный, отправившийся в армию добровольцем, после увольнения присвоил себе звание прапорщика, а заодно и титул князя[486]. Очевидно, что в рассмотренных случаях мы сталкиваемся с примерами службы в армии из корыстных интересов, но никак не осознанного долга по защите Родины от врага.

Следует заметить, что сам по себе феномен переодевания заслуживает отдельного разговора с точки зрения как психологической, так и социокультурной подоплеки. Офицерское платье являлось знаком принадлежности к высшему обществу, и интерес к нему со стороны рядовых солдат из крестьян и рабочих в контексте классовой конфронтации понятен. Причем переодевавшихся рядовых прельщали, по всей видимости, далеко не одни материальные блага (лучший паек, удобства размещения в госпиталях, членство в офицерских комиссиях и пр.), но и психологический бонус — новые самоощущения от принадлежности к военной элите. Рядовых раздражали определенные порядки в армии, унижавшие их чувство собственного достоинства, — обращение на «ты» и зуботычины, необходимость отдавать честь при встрече с офицерами, а в некоторых городах, как уже говорилось, рядовым запрещался проезд в трамваях. Уход в самоволку и переодевание в офицерскую форму давали возможность попасть в другой, элитарный мир. В этом отношении практика переодевания отражала не всегда осознанные стремления отдельных представителей низших слоев стереть формальные социальные различия между людьми, что в более явной форме проявилось в период российской революции. Все это свидетельствовало о том, что часть населения не устраивали существовавшие в императорской России возможности вертикальной социальной мобильности.

Таким образом, мы видим, что с самого начала войны у власти и общества формировались две разные картины, два разных представления о мобилизации. В одном случае акцент делался на 96-процентной явке, в другом же — в частных письмах и разговорах — обыватели делились друг с другом информацией, заставлявшей усомниться в наличии искреннего патриотического подъема среди низших слоев населения. Факты массовых бунтов призывников, насилие над представителями власти, осквернение портретов императора и угрозы в его адрес, дезертирство и членовредительство ясно указывают, что мобилизация вызвала народный протест. Однако в высших слоях общества отношение к мобилизации и войне было иным. Образованным людям, попадающим под власть модных теорий, бывает очень сложно среди наукообразных концепций разглядеть подлинные реалии современности. В официальной печати и в высшем свете актуальными были разговоры о цивилизационной миссии России, о ее обязательствах перед союзниками: дворянские и интеллигентские круги находились под властью геополитического дискурса, вступавшего в противоречие с народным дискурсом. Геополитические интересы России начинали противоречить интересам российского народа, слишком дорого платившего за амбиции властей. Поэтому в «патриотических кругах» о настроениях низов говорилось лишь в ключе констатации полного осознания ими важной миссии России в войне. Современники в дневниках отмечали пропасть, очередной раз образовавшуюся между интеллигенцией и народом: «Народ ни малейшей войны не ведет, он абсолютно ничего не понимает. А мы абсолютно ничего ему не можем сказать. Физически не можем. Да если б вдруг, сейчас, и смогли… пожалуй, не сумели бы. Столетия разделили нас не плоше Вавилонской башни», — писала З. Н. Гиппиус в августе 1914-го[487].