Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918

Мобилизация, начавшаяся для крестьян в разгар сельскохозяйственных работ, предполагавшая реквизицию лошадей и скота, вызывала не только критику власти, но и череду социальных и этнических конфликтов. В некоторых анонимках содержались достаточно точные данные о процедуре получения белого билета, включая существовавшие расценки. Так, стоимость полного освобождения от воинской службы у врача колебалась от 400 до 500 рублей. Естественно, что позволить себе такую сумму могли лишь состоятельные граждане, учитывая, что средний годовой доход рабочего был около 320 рублей. Неудивительно, что в обществе усиливалась социальная напряженность, росла ксенофобия. Лужский мещанин Иван Игнатьев сообщал председателю Комиссии по поверке запасных и ратников ополчения: «Я заявляю Вашему Высокопревосходительству, что у нас находится один еврей, владелец часового магазина Генрих Минкович, проживающий в г. Луге по Успенской улице в д. № 2. Я знаю, что его не по закону освободили от военной службы. Прошу Вас освидетельствовать его, по какой статье его освободили от военной службы. У нас в городе ходят слухи, что он освобожден за деньги и он однажды сам говорил мне, что пусть служат те, кому надо, но я не дурак служить теперешнее время за даром и лезть под немецкие пули, пусть воюют русские, а наш брат еврей пусть погуляет за их здоровье. Это он говорил, когда был пьяный, но как не обидно нашему русскому человеку слышать такие слова от паршивого жида»[453]. Начавшаяся в отношении Генриха Минковича проверка установила, что освобожден от службы он был правильно.

Подозревали в уклонении от службы далеко не одних евреев. Некий аноним за подписью «местный» доносил на своего знакомого: «Прошу Ваше Превосходительство сделать соответствующее распоряжение о вызове на переосвидетельствование ратника 2‐го разряда призыва 1913 г., дворянина Михаила Семеновича Павловича, призывавшего по первой мобилизации в сентябре прошлого года в г. Ямбурге и освобожденного безусловно неправильно. Он вполне здоровый человек и освобожден лишь благодаря тому, что является владельцем богатого имения в Ямбургском уезде, а также хорошо знаком с уездными врачами»[454]. Из-за анонимных заявлений сын владельца петроградской гостиницы «Маяк» (в доносе гостиница называлась притоном) белобилетник Александр Чистяков (писали, что он хвастается, что за деньги и здорового можно признать больным) вынужден был три раза проходить освидетельствование; все три раза подтвердили его непригодность к воинской службе[455]. Некоторые белобилетники поступали на службу на предприятия, работавшие на оборону, чем вызывали подозрения своих односельчан[456].

В качестве альтернативы покупки белого билета нижними чинами из бедных слоев общества рассматривались самопоранение (самострельство, отрубание пальцев, впрыскивание под кожу растворов карболовой или азотной кислоты и др.), а также дезертирство. Иногда военнообязанные вместо себя на медицинское освидетельствование отправляли больных людей, которые для них получали освобождения от службы[457].

Членовредительство как способ уклонения от воинской службы практиковалось задолго до мировой войны. Еще в конце XIX в. подростки из беднейших слоев отрубали себе пальцы, лишь бы не идти в армию. Исследовавший это явление А. Б. Асташов обратил внимание даже на своеобразную географию членовредительства: в одних областях преобладали искусственные опухоли, в других — флегмоны, в третьих — грыжи[458]. Все это свидетельствовало о сформировавшейся традиционной практике уклонения от службы, связанной с нежеланием воевать и погибать «за Веру, Царя и Отечество».

В воспоминаниях русских офицеров встречаются истории, как русские крестьяне занимались членовредительством, лишь бы не идти на службу. Подобное отношение к воинской повинности сохранялось, вероятно, с эпохи рекрутских наборов, бывших для русских крестьян одной из форм крепостного рабства: «На том заседании, на котором пришлось мне присутствовать, добрая половина дня была посвящена разбору дел о членовредительстве… Я не верил своим ушам, когда читали обвинительный акт: подсудимый, молодой крестьянин, узнав о своем призыве в армию, отрубил себе топором указательный палец на правой руке, чтобы не быть годным к военной службе. Несчастный, чахлый маленький человечек, охраняемый двумя громадными кавалергардами в касках, слушал все это с полным равнодушием… Суд, состоявший из украшенных орденами гвардейских полковников, приговорил подсудимого к пяти годам арестантских рот. Тяжелое чувство вызвал во мне этот суд. Впервые я увидел с полной наглядностью, что для русского крестьянина наша армия была чем-то вроде каторги»[459].