Слуховая трубка

Карета аббатисы предназначалась специально для тайных выездов. Она никогда не покидала монастырь при свете дня и поэтому не примелькалась в округе. Богатая отделка внутри соответствовала вкусам настоятельницы: благовонное сандаловое дерево было обито украшенными драгоценными камнями шкурами антилоп, лимонного цвета подушки и шторки расшиты золотыми и серебряными нитями — мечи и плоды граната сверкали жемчугом, опалами и рубинами. Однако снаружи экипаж был обманчиво прост — обшит серебряным листом без украшений, если не считать ободка вокруг крыши, изображающего русалок и ананасы. Карету влекли две великолепные арабские кобылы, белые, как молоко, и несравненно быстрые.

Бесстрашную аббатису в ее ночном путешествии на юг сопровождал всего один верный слуга и кучер.

Не прошло и девяноста часов, как донья Розалинда перехватила наемную карету принца. Его высочество оставил свою небольшую армию мавров в Гранаде ждать распоряжений, и его охраняли только два верховых. Слуга аббатисы, дон Венансио, считался лучшим фехтовальщиком в Кастилии, и вскоре оба конных отправились на тот свет. Прошло совсем немного времени, и принц оказался в карете аббатисы пленником, а белоснежные кобылы повернули назад в обитель Святой Варвары Тартарской.

Принц был так юн и миловиден, что донья Розалинда не захотела наносить ущерб его телу. Его богатый наряд, темная кожа, маленькая жесткая бородка и сверкающие глаза произвели на нее такое благоприятное впечатление, что она решила постоянно держать его при себе. А то, что Тит Зосима категорически отказался от такой чести, нисколько ее не поколебало. Она улыбалась своим мыслям, пока принц ругался на своем языке и бился в крепких руках фехтовальщика дона Венансио.

Все же обратный путь в обитель прошел не без некоторой перчинки. Дома аббатиса ничего не объяснила и не хотела, чтобы ее расспрашивали. Но по едким замечаниям епископа и поведению принца Тита Зосимы можно было составить ясное впечатление, что произошло.

Реконструируя проездку в общих чертах, я рисую себе ситуацию так: мало-помалу принц осознал, что рядом с ним в экипаже находится улыбающийся кавалер. И этот господин, которым, разумеется, была переодетая донья Розалинда, пробудил в молодом человеке извращенный интерес. Его мужское естество уже было подвластно восточным привычкам определенного толка, и он принялся заигрывать с аббатисой, которая, решив, что он распознал в ней женщину, охотно ответила на ухаживания красивого юноши. Но ухаживания далеко не зашли, однако, и, прибыв в монастырь, принц по-прежнему считал, что его спутник — мужчина. Когда же аббатиса предстала перед ним в дамском платье, принц лишь холодно отстранился и стал бросать недоверчивые взгляды на епископа. А обнаружив, что попал в пленники к той, которая украла у него драгоценные сосуды с «Мускусом Мадлен», впал в такую сильную меланхолию, что под угрозой оказалась сама его жизнь. Отказывался от еды и питья и оставался недвижим, распластавшись на ложе из драконова дерева в покоях аббатисы. Через несколько дней его темная кожа пожелтела, сияющие глаза ввалились и казались колодцами с застойной водой.

Аббатиса, которой всегда владело безбожное любопытство, решила дать ему в отваре немного «Мускуса Мадлен». До этого никому еще не приходилось употреблять снадобье внутрь. Донья Розалинда и епископ добивались желаемых результатов, просто вдыхая его пары. Произведя в обсерватории наверху требуемые подсчеты, аббатиса смешала ингредиенты: листья вербены, мед, несколько капель розовой воды и столовую ложку «Мускуса Мадлен». Епископ, успевший почувствовать к принцу отцовскую теплоту, несомненно, воспрепятствовал бы опыту, но в это время уехал ненадолго в Мадрид. Его туда потребовали церковные дела — возникшие в епархии Святой Варвары проблемы: расходы на роскошную жизнь в монастыре привели к увеличению налоговых поборов с мелкой знати. Аристократы пожаловались архиепископу, и он вызвал епископа в Мадрид. Это было обыкновенной проформой, поскольку сам архиепископ любил комфорт и не собирался снижать налоги. Но требовалось успокоить мелкую знать и внушить, что все хорошо, раз верховные церковные власти занимаются подобными делами и проводят в столице важные совещания.

Заварив ведьмино зелье (иначе его не назовешь), аббатиса призвала меня к себе. Мне вменялось разжимать принцу челюсти, пока она не вольет ему в пищевод ужасную жидкость. Несчастный юноша так ослаб, что операция оказалась несложной, если не считать того, что совесть моя была неспокойна. В глубине души я считал, что греховному снадобью не место в христианском обществе, но не решился противиться настоятельнице — ее сильный характер всегда подавлял мою волю.

Как только Тит Зосима сделал по принуждению последний глоток зелья, его сотрясли конвульсии, на которые было страшно смотреть. Выражение легкого изумления на лице доньи Розалинды было еще одним доказательством того, насколько огрубела ее душа.

Слабое состояние и женственная конституция принца воспрепятствовали обычному воздействию снадобья. Он не воспарил к потолку, как, очевидно, на то надеялась аббатиса, а, испуская дыхание, лежал на кровати, слабо шлепал руками и крякал, словно смертельно раненная утка. Посмотрев на донью Розалинду покрасневшими глазами, он сообщил, что обратился в самку соловья, призывающую пением самца. Смятение ума каким-то образом сделало принца птицей. Затем, после, как показалось, долгого времени, Тит Зосима набрался сил и поднялся с ложа. Хлопая руками и крякая, он побежал по лестнице в обсерваторию. Мы с аббатисой погнались за ним. Но даже при полном желании не успели бы предотвратить последствий эксперимента с ведьминым зельем. С широко раскрытыми глазами и пеной на губах принц Тит Зосима вскочил на окружающий обсерваторию парапет и, крикнув, что он — царица соловьев, прыгнул навстречу жестокой смерти с девяностофутовой высоты.

Остаток этой зловещей ночи ушел на погребение принца в огороде.

После смерти Тита Зосимы епископ Трев ле Фрель словно зачах. Его аппетит как будто поубавился, и он даже сбросил немного веса. Аббатиса, разумеется, не сказала ему, что принц умер. Только упомянула, что во время его пребывания в Мадриде убедила его высочество с миром вернуться в свою страну. Более того, уверила епископа, что Тит вдруг стал волочиться за ней, и она решила, что в обмен на двадцать один сосуд масел она должна ответить на его ухаживания. Сомнительно, что епископ до конца поверил ее рассказу, но выслушал его без комментариев и продолжал чахнуть.

Плачевное состояние здоровья вынудило епископа принять решение отправиться на некоторое время обратно в Прованс, где, как он сказал, бодрящий воздух восстановит его силы и вернет обычное жизнелюбие. Я же считаю, что к отъезду его побудила новость из области клерикальный музыки в Авиньоне. Проезжий менестрель, побывавший в упомянутом городе, сообщил, что туда с Британских островов приехала группа белокурых мальчиков-певчих, чьи нежные голоса можно сравнить только с ангельскими. Менестрель добавил, что мальчики находятся под патронажем нескольких рыцарей-тамплиеров, скрывавшихся в Ирландии. Преследуемые рыцари продолжали принимать приверженцев в орден, который процветал под покровительством определенной части ирландской знати.

Епископ отбыл в Авиньон в сопровождении нескольких слуг, хорошо вооруженных на случай превратностей дороги.

Аббатиса же вновь уединилась в восьмиугольной башне и предалась штудиям. Жизнь в монастыре возвратилась в более спокойное русло, возбуждение сестер настолько спало, что они смогли вернуться к своим обязанностям одетыми и в правильном расположении ума.

В качестве исповедника обители я чувствовал себя обязанным наложить на сестер епитимью за их разгульное поведение во время пребывания в монастыре епископа. Я предусмотрел легкое наказание даже для самой аббатисы — три молитвы по четкам в неделю и подношение нескольких свечей Пресвятой Деве. Она так громко расхохоталась, что я, огорченный и немного сконфуженный, почел за лучшее удалиться.

При жизни эта женщина умела поставить себя настолько выше обыкновенных смертных, что они безоговорочно принимали ее превосходство. Совесть мне подсказывала, что она — пример надругательства над догматами святой веры, но я был слишком мягок и слаб, чтобы противостоять ее железной воле.

В этот период нам наносили визиты различные прелаты, среди которых был кардинал из Ватикана. В монастыре под неусыпным присмотром аббатисы к его приезду были произведены срочные перемены. Сама она переехала в обычную келью в Западном крыле. Приказала поставить наверх статуи святых, а козьи рога с молельни убрать. И каждый раз, когда кардинал приближался к ее келье, лупила кнутом соломенный матрас, чтобы у него сложилось впечатление, что она целыми днями занимается самобичеванием. Однажды как бы невзначай позволила кардиналу подсмотреть, как она купается в парах голубой ауры «Мускуса Мадлен», хотя без интимного участия мужчины левитация была невозможна. Кардинал возвратился в Рим, убежденный в ее святости, и его отчет об обители Святой Варвары Тартарской изобиловал пылкими выражениями. Впоследствии именно такие отчеты, видимо, и убедили Папу канонизировать Розалинду.

Sunt enim plerique libri adeo obscure scripte, ut a solis auctoribus suis percipiantur[21]. Если это выражение применить не к книгам, а к человеческой душе, оно вполне подойдет к описанию души настоятельницы обители Святой Варвары. Я до сих пор сомневаюсь, что обычному человеку под силу проникнуть в лабиринты сердца доньи Розалинды.

Прошли лето и зима, прежде чем мы получили весть от епископа. Первое послание из Авиньона пришло во время мартовских ид. С начала января донья Розалинда сделалась необычно беспокойной и не раз уезжала по ночам в горы, приняв обычный облик благородного господина с рыжеватой бородкой. Я убеждал ее отказаться от этих прогулок — ведь какой-нибудь случайно проходящий мимо крестьянин мог заметить, как она въезжает в монастырь. Однако мои доводы остались безответными. Она скрывалась в темноте, вскочив на своего черного жеребца Гомункула. Когда же они возвращались в конюшни, горячий конь шатался от усталости и был в пене от ушей до хвоста. Казалось, какая-то тайная мука гнала аббатису в ночь, и она, пытаясь успокоить неистовство души, безжалостно загоняла коня так, что могло надорваться даже его крепкое сердце. Я не понимал, от чего ее смятение: то ли от неудач в штудиях, то ли просто от скуки.

В это же время произошел небольшой инцидент, вызвавший слухи среди крестьян. Бродячие собаки раскопали труп принца Зосимы и прибежали в деревню с кусками его уже разложившегося тела. В костях и плоти еще можно было узнать останки человека, и местный магистрат проявил определенный интерес к опознанию покойного. Не исключено, что этот зарождающийся скандал и послужил поводом для последующего отъезда доньи Розалинды, хотя, по-моему, его истиной причиной стало ее внутреннее беспокойство и, конечно, послание епископа следующего содержания:

Милостивая Розалинда, Flos Aeris Aureus[22], или я должен называть вас достопочтенной аббатисой?

Вы уже, без сомнения, ждете известий о моей кончине и погребении, поскольку с моего отъезда миновало много лун, а я не прислал вам ни письма, ни весточки на словах. Я проводил дни и даже ночи в такой напряженной и не прекращающейся деятельности, что должен молить вас найти в душе оправдание тому, что до сих пор не связался с вами.

Покидая монастырь, я не предполагал так надолго задержаться в Авиньоне. А хотел, как вам известно, восстановить бодрящим воздухом Прованса здоровье и дух и поддержать душу ангельской музыкой юных певцов.

Моим намерением было скорое возвращение в обитель Святой Варвары Тартарской, чтобы вместе с вами идти к нашей общей цели. Задержали же меня исключительно события, которые имели необыкновеннейший поворот. Наш триумф в Искусстве истинно зависит от успеха здесь, в Авиньоне.

Вы, разумеется, помните менестреля, сообщившего нам новости из Прованса, упомянувшего рыцарей ордена тамплиеров и намекнувшего даже, что они находятся в городе. Их воспитанники, северные хористы, служат, так сказать, ширмой центра тамплиеров во Франции.

Сверхъестественная способность менестрелей добывать информацию в любом месте, где бы они ни появлялись, славится повсюду, поэтому меня не удивило, что наш собеседник обладал такими сведениям. А теперь я возвращаюсь к первым неделям моего пребывания в Авиньоне. После чрезвычайно утомительного путешествия я удалился на несколько дней во дворец Трев ле Фрель и, лежа в своей мягкой постели, чувствовал себя после тряски в карете как в раю. Вы же в курсе, каково моему нежнейшему заду после поездок на жестком сиденье. Берта-Луиза вошла в мое печальное положение и, приготовив замечательное ароматическое втирание, как всегда, заботливо массировала эту мою почти парализованную часть тела. Пришлось двое суток пролежать на животе, и только после этого я почувствовал себя в состоянии, привалившись к подушкам, подкрепиться. Год выдался обильный на дичь, и я восстанавливал угасающие силы жареными куропатками, дикими кабанчиками, приготовленными в превосходном местном вине, молодой олениной и фаршированными вальдшнепами.

Наконец я почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы преодолеть несколько лиг до Авиньона, где собирался освежить душу эстетическим наслаждением в виде возвышенной музыки. Как вам известно, пение — это пища души, и мне не терпелось попасть в собор и услышать, как северные певчие исполняют литургию.

Не буду входить в пространные восторженные отзывы об этих нежных певцах. Замечу только: если они в самом деле похожи на ангелов, я бы хотел оказаться в раю и резвиться среди херувимов. У них такая нежная, гладкая кожа и невинные голубые глаза! Чистые переливы их пения превращали литургию в истинное наслаждение. Уверяю вас, моя дорогая Розалинда, вам не приходилось испытывать ничего подобного.

После нескольких несерьезных затруднений и легких испытаний, как то обед с архиепископом, меня познакомили с хористами. Я открыл в Авиньоне свой маленький дворец, в котором и устроился на жительство. Много раз принимал у себя весь хор, который с радостью исполнял готские напевы, просвещая моих гостей — достойных людей из окрестных имений. Музыканты, разумеется, нуждались в вознаграждении, что легло довольно тяжким бременем для накоплений, которые я сделал на Востоке. Однако расходы вскоре окупились в виде, не будет преувеличением сказать, божественной дружбы. У одного из старших мальчиков началась естественная ломка голоса, и он больше не мог петь в хоре. Я принял на себя его духовное наставничество и отвел во дворце постоянную комнату.

Этот мальчик не только исключительно красив и сложен, как Адонис, он еще и одаренный поэт. Я слышал, ирландцы часто имеют склонность к стихосложению. Ангус — так зовут ирландского юношу — совсем из простой семьи, но обладает от природы такой тонкой натурой, будто явился из греческого храма, а не из дикой Ирландии. Я провел много изумительно-сладостных вечеров в обществе этого жизнерадостного юноши. Мы обсуждали самые разные темы: от египетской магии, китайской музыки и определенной ветрености древних греков до охоты с ирландскими дирхаундами и действия некоторых трав. Ангус часто удивлял меня своими острыми суждениями и глубокими познаниями во многих серьезных областях. Восхитительно и очень странно, учитывая его простое происхождение.

Хотя меня нередко ставила в тупик его необычная образованность, я не слишком вдавался в этот вопрос. Счастье, как вы знаете, Розалинда, это призрак, не терпящий слишком большого количества назойливых вопросов. Я купался, позволю себе выразиться, в золотистом сиянии — бездумно, будто парящая в небесах птица.

События развивались благоприятно примерно месяц, пока из Англии не приехал некто сэр Герматрод Сирас. О том, что Ангус находится в моем дворце, он, видимо, узнал от своих товарищей тамплиеров, и его источник, сообщивший ему о наших отношениях, был, к несчастью, точен. До встречи с сэром Герматродом я как-то забыл, что хористы — ученики ордена. Следовательно, тот менестрель был совершенно прав.

Хотя сэр Герматрод и принадлежал к печально известной нации тупых и упрямых британцев, он доказал, что открыт для переговоров. Я узнал, что тамплиеры в самом деле разместили ядро ордена в Провансе и, как все остальные, нуждались в средствах к существованию.

Пообещав всякие дары, включая золото, драгоценные камни и редкие благовония, я убедил сэра Герматрода оставить юного Ангуса хотя бы на время под моим духовным наставничеством.

Моя тактичность принесла плоды, и я кое-что узнал от своего протеже о таинственном братстве. С тех пор как началась расправа, многие рыцари скрылись, и какая-то их часть воспользовалась гостеприимством Ирландии. Им предоставили в распоряжение древнюю крепость на западном берегу, и они получали средства от семьи Мурхед, ведущей род от короля Малькольма. Семья, как и предполагает фамилия, играла важную роль в крестовых походах, но рассорилась с духовенством из-за дележа награбленного на Востоке богатства. И поэтому сблизилась с тамплиерами, когда те утратили расположение церкви. Орден тайно процветал и разрастался в Ирландии. Появились новые члены из благородных семей и даже из простолюдинов, сочувствующие тамплиерам.

Несколько поколений храмовников активно действовали на ирландской почве. Однако со временем стала очевидна необходимость насаждения новых центров в других странах. И уже пятьдесят лет тамплиеры создают новые группы на континенте.

Так вот, моя дорогая Flos Acris Aureus, мы подходим к самому главному пункту моего послания. Как-то вечером юный Ангус, выпив вина больше, чем разумно в его нежном возрасте, открыл мне Великую Тайну ордена, или, точнее, ее живущего ныне хранителя. Он дал мне понять, что рыцари-тамплиеры в Ирландии владеют Граалем. Эта чудесная чаша, как вы знаете, считается потиром, в котором хранится эликсир жизни, и принадлежит она богине Венере. Утверждают, что богиня пила чудесную жидкость, когда была беременна Купидоном и младенец толкался в ее утробе. Так, впитывая жизненный дух, он становился богом. Во время родовых схваток Венера задела сосуд, он покатился на землю и угодил в глубокий ров, вырытый богиней лошадей Эпоной.

Несколько тысячелетий чашу надежно хранила подземная богиня, о которой знали, что она гермафродит и носит бороду. Ее звали Варварой.

Не исключено, что вы слышали легенду раньше. Надо признаться, меня ее имя поразило благодаря очевидным ассоциациям.

Богиню Варвару почитали как дающую жизнь или иначе чрево, и ее служителями были посвященные гермафродиты. Сет, сын Ноя, был первым, кто ворвался в святилище богини. Жрецов убил, Грааль похитил, святилище разорил. Грааль находился в племени Сета и в свою очередь был украден во время набега тамплиеров.

Позднейшие предания о Граале и его магических свойствах ошибочно приписываются христианским источникам.

Можно сколько угодно спорить о возрасте Грааля, но его удивительная сила не вызывает сомнений. И некоторые определенные указания убеждают меня в том, что Ангус сказал правду.

Chere Mutus Rosarium[23], вы, не колеблясь, поймете, сколь необходимо хотя бы увидеть волшебную чашу, а затем, если удастся, препроводить ее богине Варваре (или вы настаиваете на том, чтобы я называл ее как-нибудь по-другому, более современно?). Кто знает, не станет ли это первым шагом возвращения собственности ее законному владельцу — Венере?

Советую вам поставить во главе обители свою заместительницу и как можно скорее выехать в Авиньон. Обещаю удобные покои во дворце и стол, который будет по крайней мере не хуже того, что вы имеете в монастыре. Потом нам придется отправиться в крепость тамплиеров в Ирландии, так что захватите с собой все необходимое для путешествия. Конечно, Грааль уже может быть во Франции, но я сомневаюсь, что его стронут с места, пока орден существует в сложившихся обстоятельствах.

Запаситесь подушками в дорогу, чтобы после приезда неделю не спать на животе. Дороги просто отвратительные.

Ваш вечный нежный обожатель и духовный брат во всем, что нас связывает,

Фернан, епископ Грев ле Фрель.

Перед тем как уехать, аббатиса спрятала сосуды с «Мускусом Мадлен». И хотя я впоследствии перерыл весь монастырь, так и не сумел найти оставшиеся кувшины со втиранием. Теперь я знаю, что донья Розалинда поместила их в склеп под храмом, где была потом похоронена сама. Но тогда мне не приходило в голову, что тайником служило место упокоения последней настоятельницы обители. Представить себе такую вероятность мешал страх перед зловещим подвалом.

Так вот, после тщательной подготовки аббатиса изменила внешность и уехала из монастыря в серебряной карете, запряженной двумя белыми кобылами. Экипаж сопровождал верховой на черном жеребце Гомункуле.

Заместительницей аббатисы была назначена сестра Тереза де Кастелум Ксавье. Эта монахиня прислуживала донье Розалинде и была всецело предана эксцентричной аббатисе.

Тереза была, наверное, мавританских кровей — смуглая, замкнутая, скрытная. Она обосновалась в восьмиугольной башне. И без ее ведома пробраться в покои аббатисы было почти невозможно.

Но, приложив усилия, я все-таки сумел это сделать и, побывав несколько раз в жилище доньи Розалинды, осмотрел ее вещи и завладел несколькими документами и письмами, которые пролили свет на ее характер. В качестве исповедника монастыря я считал себя обязанным знать как можно больше о том, что творится в обители Святой Варвары Тартарской. И средоточием моего интереса была, разумеется, донья Розалинда. Только не подумайте, что меня подхлестывало заурядное любопытство. Я исполнял свой долг духовного наставника общины.

Поездку аббатисы окружает тайна — она отсутствовала почти два года. Половину этого времени она провела в Западной Ирландии поблизости от крепости тамплиеров, если не в самом укреплении. Зная ее дьявольски-хитроумный характер, я вполне это допускаю, хотя невозможно представить, как ей удалось пробраться под бок к рыцарям. Возможно, один только епископ Трев ле Фрель знал, что бородатый кабальеро на самом деле аббатиса. По крайней мере, до какого-то момента. А если кто-то еще выяснил, что она — женщина, то хранил это в тайне, иначе донье Розалинде было бы не уехать живой из Ирландии.

Однако состояние, в котором она вернулась в монастырь Святой Варвары Тартарской, не оставляло сомнений, что по крайней мере один человек знал, что она — женщина. Я сказал «человек», хотя сам, зная невероятные обстоятельства смерти аббатисы, мучился смутными сомнениями.

После смерти аббатисы мне в руки попал свиток на иврите, который я в итоге сумел перевести с помощью иудея, торговавшего в Мадриде специями. К свитку на иврите прилагался другой — на латыни, который, очевидно, относился к пребыванию доньи Розалинды в Ирландии. Скорее всего, в крепости рыцарей-тамплиеров. Ниже я представляю перевод обоих документов. Сначала — перевод с иврита.

Он [грешник] не может быть прощен омовением в искупительных водах моря и реки. Его зовут Сетом из племени египтян, а надо бы Нечистым во все века, пока Чаша с Живительным Духом не вернется к дочерям по имени Ариоут Тартарским.

Чтобы все его [Сета] беззаконие искупила замена души его на чужестранную [женскую], переведенную иначе как Вар-ва-ра. Чтобы она снова наполнила Чашу Живительным Духом, совершим ритуал воссоединения с желтым [золотым] рогатым богом, хранителем самого Священного Сосуда.

Изначально два духа, известные как Близнецы, были мужским и женским. От начала сущного они создали Живительный Дух и Чашу для его хранения.

Два Духа встретились, и так произошло рождение Крылатого [Пернатого Гермафродита, Сефиры].

Но пока Чаша не обрела плода и холощеные тюремщики ограждают ее от ее законного царства в тайниках самой сокровенной тайны

Эпона, Варвара, Геката.

Дети планеты забудут и не найдут тропинку лет, запамятуют новые луны и времена года, не поймут ни велений времени, ни летящих небесных тел. И будут тем самым творить мерзости, пока Чаша лежит бесплодной во власти Сета, кто суть Иегова Мститель.

Когда вместе взойдут три луны и затмят свет солнца, раздадутся стенания и скрежет костей, отлученных от корней Древа.

Узри Мудрого, похитителя ее Священного Сосуда, который хранится в путах холощеных братьев, пустым и лишенным Живительного Духа.

Горе детям земли, поклоняющимся троице людей, горе холощеным братьям, вырвавшим Чашу из Ее рук.