Слушай коротышку - дольше проживёшь (СИ)

“Меня нет. То есть… Я есть, но только в твоей голове. То есть, моей голове. То есть…” - с каждым словом голос звучал всё неувереннее. Пол говорящего опознать было невозможно, голос в голове звучал как-то обезличенно, но по тону Люся опознала подростка.

“Не мямли”.

Через два часа допросов, иначе не назовёшь, голова болела еще сильнее, но что-то прояснилось. Это - мир Роулинг, известный Людмиле по книгам и фильмам о Гарри Поттере. Ну, как известный. Читала она давно, по настойчивой просьбе восторженной подруги, на середине шестой книги сдулась. Последнее, что смотрела полностью, был “Кубок огня”. Сюжет помнился смутно. Одно могла сказать точно - Рикман шикарен, как и всегда, и ему ужасно идёт мантия. Оказалось, сейчас 1990 год, и известный на весь магический мир Гарри Поттер еще не поступил в Хогвартс. Лукреции шестнадцать, она ненавидит школу, себя и весь мир, отчего совершила попытку самоубийства, впрочем, неудачную. Оценки у нее отличные, чего не скажешь об остальных аспектах жизни. Мечты рушатся, родители - тираны, никто не понимает, мир жесток, тлен и безысходность. Нормальные подростковые проблемы, которые Люся сама прекрасно помнила. Лукреция мечтала заниматься исследованиями в области медицины. Неплохо, но как-то очень абстрактно. Оказалось, впрочем, что психологов как таковых у магов нет. Особенно умные и дальновидные посещают маггловских специалистов, что не очень удобно, конечно, но лучше, чем ничего. Психиатры в чистом виде тоже отсутствуют; есть те, кто лечит, вернее, пытается лечить душевнобольных, пострадавших от заклятий. Таких как Лонгботтомы, например. Но ни системы, ни зелий, ни исследований, какое-то беспечное средневековье. Наверное, это можно было объяснить тем, что маги болели иначе, чем магглы. И лечились, соответственно, тоже иначе. И если что-то случалось, обычно это приводило либо к летальным последствиям сразу, либо лечилось однократным принятием зелья, курсом на неделю - в особо тяжком случае. Кто хочешь станет беспечным фаталистом. Однако удобно, что и говорить.

Чем больше Лукреция говорила, тем больше Люся понимала, что какие-то вещи всплывают в памяти сами собой - моменты из детства, сцены школьной жизни, знания о мире. Голова болела, немного подташнивало, как если бы девушка три раза подряд прокатилась на аттракционе “Вальс”, тело отчаянно ныло, но от смены позы легче не становилось. К вечеру боль утихла, новая информация с трудом, но улеглась в голове, можно было пытаться встать и дойти уже до уборной, благо вход обнаружился тут же в комнате за неприметной дверью в углу. После умывания и прочих процедур стало немного легче, хотя тело слушалось не очень хорошо. Кое-как Люся добрела до ростового зеркала, которое давно уже заприметила около шкафа.

“Я страшненькая и мелкая. И толстая!” - сразу предупредила Лукреция.

“Поглядим, - отозвалась Люся, вглядываясь в вечерний полумрак. - Что тут надо сказать? А, точно - Люмос!” она щелкнула пальцами - в комнате появился свет.

“Ух ты! Без палочки! - изумился голос в голове. - Я так не умела!”

“Пф, ты и не пыталась”, - пробурчала Люся, отмахиваясь, ей сейчас было не до Лукреции, она разглядывала себя.

В зеркале отражалась невысокая полная шатенка, фигура еще не сформировалась полностью, но общая картина угадывалась хорошо. Глаза, кажется, были карие, кожа бледновата, волосы чуть ниже плеч, прямые, густые, но тонкие.

“На колу мочало, начинай сначала”, - хмыкнула Люся. Почти такое же отражение она видела в мамином трюмо, когда ей было шестнадцать, отличался разве только цвет волос и глаз, да и то несильно. На сей раз хотя бы обошлось без прыщей, и это прекрасно.

За дверью послышались шаги и приглушенные голоса. Люся скользнула в постель и притворилась спящей. В комнату без стука вошла женщина.

-Лукреция Малинда Кэлли, я знаю, что ты не спишь, мы слышали шаги.

“Ой, мама” - пискнула было Лукреция.

“Не ссы!” - отмахнулась Люся и, открыв глаза, села на кровати.

-Как ты могла, Лукреция! Мы с отцом наизнанку выворачиваемся, чтобы устроить твое будущее. У тебя есть всё, о чем некоторые дети не могут и мечтать. Я понимаю, что в твоем возрасте многие вещи кажутся мрачнее, чем есть на самом деле, но попытаться… Нет, это не выход, ты должна понимать! Хотя бы из чувства благодарности ты могла бы …

Люся не слушала. Что можно было услышать нового в типичной речи самозабвенно нарциссичной матери, для которой успехи дочери - лишь подтверждение её гения? В воспоминаниях Люци об отношениях с матерью не было и намека на близость, только строгий контроль с одной стороны и постоянные попытки заслужить похвалу - с другой. Прям как по учебнику.

“Надо ей ответить, надо извиниться!” - Люци была близка к панике.

“Как же хорошо, что телом всё-таки управляю я, а не ты”, - Люся молчала, теребила пальцами краешек простыни, в особо трагичных моментах речи вздыхала прерывисто и всхлипывала. В такой ситуации любое слово, любая попытка ответить привела бы к новой волне обвинений и нотаций. Оно ей надо?