Слушая трио Ганелина. Русский триптих

На этот раз я подождал, пока не выеду на шоссе. На дворе декабрь, но нет ни снега, ни дождя. Небо выглядит будто с перепоя, да еще и с насморком.

Я слушал только одну композицию, «Umtza-Umtza», исполненную в тот вечер, когда трио Ганелина играло «Ancora Da Capo» в Западном Берлине в октябре 1980 года. В последующие несколько месяцев я буду слушать «Ancora Da Capo» снова и снова, а во время поездки я прокрутил этот трек три раза. Постепенно я начал чувствовать, что могу определить время по ритму, который генерирует саксофон Владимира Чекасина. Но в ту поездку в Ньютон-Эббот меня интересовал только один бис «Umtza-Umtza». В последний раз я его слышал, наверное, лет десять назад. Время от времени, когда я возвращаюсь к записям трио Ганелина, я предпочитаю «Catalogue», «Poco-A-Poco» или «Old Bottles» и редко выбираю «Encores» – пожалуй, у меня есть смутная глупая идея, что это не самый важный альбом трио. Но я был абсолютно решительно настроен вернуться к «Ancora Da Capo» во всех подробностях, а если так, то придется слушать «Umtza-Umtza». Я знаю, что прослушал ее три раза, потому что помню: недалеко от Эксетера, обгоняя колонну грузовиков, я осознал, что этот бис тоже важен. Во-первых, он совсем не похож на «Ancora Da Capo», а во-вторых, он забавный и в определенных обстоятельствах даже смешной – смешной в том смысле, что не мог не вызвать улыбку у берлинцев своим чувством юмора. Почему «Encores» пролежали у меня на полке так долго?

Когда фирма «Leo Records» выпустила ленинградское исполнение «Umtza-Umtza» на виниловой пластинке «Baltic Triangle» в 1985 году, эта композиция называлась «Russian Kaddish». Западноберлинский вариант вышел на альбоме 1981 года «Con Fuoco» уже под названием «The Return of the Prodigal Fun».[2] Дело в том, что, когда Фейгин выпускал этот виниловый диск, он не знал названий бисов; будучи последовательным в своих действиях, он их просто придумал, а раз так, то почему бы не сделать их смешными? В большинстве случаев названия закрепились, но позже, когда у Лео появилась возможность обсудить их с участниками трио, оказалось, что слова «умца-умца» передают звук, которым музыканты обозначали эту тему между собой, отсюда и новое название.

С годами я запомнил на пути к Ньютон-Эбботу каждый километр. На дороге большое движение: машины, десятки белых грузовиков, фуры, автоприцепы – кому нужно тащить автоприцепы в декабре? «Umtza-Umtza» зажата между грузовиками в районе Уэллингтона. Западноберлинская версия похожа на мюзикл, созданный на основе безумного детского театра кукол. Вячеслав Ганелин играет так, словно задумал причудливую пантомиму, а Владимир Чекасин имитирует топот кавалерии, появляющейся из-за холма с гортанными криками, – бассет, флейта и причудливые комбинации тенор- и альт-саксофонов. Тарасов накрывает собой ударную установку – неужели собирается играть сольную импровизацию? Нет, он переключается на ритмичный марш, похожий на наполеоновский захват Москвы из «Войны и мира». Владимир Тарасов преуспевает гораздо лучше Бонапарта. Я гоню машину как сумасшедший, и «Umtza-Umtza» крутится по второму разу.

К моменту окончания прослушивания я приближаюсь к Эксетеру. Я оставил позади колонну грузовиков и думаю о названиях композиций, которые первоначально появились на «Con Fuoco» и «Baltic Triangle», – «The Return of the Prodigal Fun» и «Russian Kaddish». Последнее название уносит меня к великому поэту, королю битников, Аллену Гинзбергу, который в 1957 году написал «Kaddish» для своей покойной мамы Наоми. Она почти разбила ему сердце своей смертью, а он почти разбил ей сердце своей жизнью. «…Образы возникают перед глазами – как саксофонные „квадраты“ домов и лет – память об электрических шоках».[3] Что бы там ни было, я помню, Гинзберг мог написать целый список в свое оправдание, но, как ни смотри, «Kaddish» всегда будет похоронной песнью плакальщика, иудейской молитвой, излитой в крик души у Стены плача. Эта стена разделяет не Берлин; она находится в Иерусалиме в том месте, которое сейчас называется древним Иерусалимским храмом. А я здесь, один в машине, смеюсь в голос, медленно приближаясь к Ньютон-Эбботу. Смеюсь, потому что даже в печали можно смеяться. Почему кто-то может штурмом пробиться к великому решающему моменту «Ancora Da Capo» только для того, чтобы закончить детскими игровыми удовольствиями, из которых состоит «Umtza-Umtza»? Итак, был момент, когда почти спонтанно легкая игровая пьеса «Umtza-Umtza» называлась «Russian Kaddish». Эта мысль кажется мне странно успокаивающей: от счастья не следует отказываться.