Слушая животных

Молодая собака с разбега налетела на дерево и сломала шею. Сейчас она неподвижно лежала на коврике в моем кабинете, тихо поскуливая. Ей было мучительно больно, шея выгнулась назад, глаза были широко открыты и налиты кровью от ужаса. Она потеряла способность двигать конечностями и что-то чувствовала, лишь когда я щипал ее за пальцы. Уиллоу была парализована, или, если точнее, находилась в обездвиженном состоянии тетрапареза. Ситуация была на грани жизни и смерти. Было ясно, что нужно принимать экстренное решение: либо усыпить собаку, либо оперировать. То есть пытаться спасти ее или отпустить с миром? Норин, Грэхэм и Лев были растеряны. Мальчик просто сидел, уткнувшись взглядом в колени, в явном смятении. Их тяжелые мысли повисли в воздухе. Атмосфера была невыносимо напряженной. Я молча осматривал собаку. Это длилось несколько мгновений, показавшихся вечностью. Собака угасала на глазах и испытывала мучительную боль.

Я быстро и спокойно объяснил, что, если мы решим делать операцию, это будет очень рискованно и тяжело. Хотя шансы на то, что Уиллоу снова будет бегать, есть, но в этом нет никакой уверенности. Норин и Грэхэм спросили, можно ли просканировать позвоночник Уиллоу, чтобы понять, насколько серьезен перелом. Я ответил, что оценить тяжесть повреждений спинного мозга не всегда возможно и сканирование не даст ответ, будет ли операция удачной. Обещать я мог только одно — сделать все возможное в этих обстоятельствах. После сканирования Норин, Грэхэму и Льву предстояло принять очень трудное решение. Они ушли в зал ожидания, держась друг за друга и цепляясь за последнюю надежду.

Мы обезболили Уиллоу и поместили ее в сканер. Мое сердце стучало уже где-то в горле, а жизнь Уиллоу едва пульсировала в наших руках. Сканирование заняло несколько секунд, но пара минут ушла на реконструкцию изображений, которые протянулись колючей проволокой сквозь мою голову. Мы обнаружили у Уиллоу оскольчатый перелом среднего отдела второго шейного позвонка (в области так называемой оси «нет» — мы качаем головой с его помощью), сразу за первым шейным позвонком (атлантом, или костью «да», — с его помощью мы киваем). Другими словами, шея собаки была сильно повреждена. Перелом находился за точкой, в которой спинной мозг выходит из головного мозга. Спинной мозг был сильно поврежден смещенными позвонками и обломками костей, которые вонзились в него, как копья. Костный выступ передней части второго позвонка, на котором вращается атлант, тоже вонзился в спинной мозг, поскольку оба позвонка были вколочены друг в друга и раздроблены в момент удара о дерево.

Это был наихудший сценарий перелома, потому что фрагменты кости были очень мелкими, и я не мог вставить шпильки непосредственно в них. Мне пришлось бы устанавливать кости по обе стороны для закрепления, а потом разводить или растягивать место перелома. Более того, не было гарантии, что после такого вмешательства спинной мозг восстановится. Уиллоу может подвергнуться тяжелой операции, но не поправиться. Однако наибольший риск заключался в том, что, как только мы удалим фрагменты сломанного позвонка, может начаться неконтролируемое кровотечение из венозных синусов, имеющих очень тонкие стенки. Таких синусов особенно много во втором шейном позвонке, у основания спинномозгового канала. Эти синусы почти наверняка были повреждены во время удара. Если я удалю острые осколки костей и не смогу избежать кровотечения. Уиллоу будет терять около 5 мл крови каждую секунду, пока я не соберу кости вновь. Все это нужно было проделать очень быстро, иначе собака истечет кровью прямо на операционном столе. Безопасного способа проникнуть в канал и остановить кровотечение после удаления осколков просто не было.

Я снова пригласил семью в свой кабинет. Их тревога и стресс ощутимо легли на мои плечи. Юный Лев был еще более бледным, чем раньше, если такое вообще возможно. Норин дрожала и держалась за руку Грэхэма. Их глаза были полны страдания, когда я объяснил всю тяжесть ситуации. А потом мы с Норин попытались объяснить это Льву, но мальчик лишь кивал. Норин и Грэхэм беспомощно переглянулись.

— Вы в порядке? — вдруг спросила меня Норин.

Ее голос нарушил тяжелую тишину, повисшую в кабинете. Вопрос удивил меня: никто не спрашивал, все ли со мной в порядке.

Совершенно ясно, что состояние хирурга не особо интересует семью в критический период. После такого тяжелого диагноза меня обычно спрашивали: «Как бы вы поступили, если бы это была ваша собака?» или «Не думаете ли вы, что лучше позволить ей уйти?» Но в тот вечер все было иначе. Я находился в очень тяжелом психическом, эмоциональном и физическом состоянии. Норин проявила необычайную чуткость, спросив меня о самочувствии в этот тяжелый момент.