Слушая животных

Мой супергерой должен был нести эту любовь миру, создав волшебную бионическую пыль, которая поможет ему исцелиться самому и вылечить всех животных. В моем воображении он сделал ежу новые лапки, слону — хобот, аллигатору — хвост, черепахе — панцирь и попугаю — клюв. Он собрал всех бездомных израненных животных, от которых отказались люди, и волшебным образом восстановил утраченные части их тел из того, что люди выбрасывали. Это могли быть детали от старых автомобилей, сломанные тележки и фены, старые лампочки, а также обломки самолетов и даже космических кораблей. Он мог самовосстанавливаться с помощью магической бионической пыли, а его сердце было окутано волшебной пыльцой любви, которую он изобрел, чтобы защититься от боли. Для Ветмена не было ничего невозможного.

Как и меня, Ветмена тоже преследовали хулиганы. У него были враги, и главным среди них был Человек без имени — настоящий монстр, коварный и изобретательный. Он не хотел, чтобы в мире жила любовь и были счастливы дети и животные. Он подпитывался чужими страданиями и болью. Я назвал его так, потому что не мог дать имена собственным мучителям — и по сей день не могу. Слишком много чести, они не заслуживают того, чтобы их помнили.

Прижимаясь к Пирату, я шептал ему на ухо истории удивительных приключений Ветмена в далеких краях, где бионическая армия животных помогала ему сражаться с врагами. Но в школе ни Ветмен, ни Пират не могли защитить меня от Человека без имени, который был слишком реальным. Годы непрерывного психологического и эмоционального насилия, которое я терпел изо дня в день, — неумолимого, беспощадного и неотвратимого — оказали на меня огромное влияние. И с этим ничего нельзя было поделать, потому что такова была «Божья воля» — так, по крайней мере, мне объяснил один из братьев-патрикианцев, когда я однажды ему пожаловался. Поэтому жаловаться было бессмысленно, от этого становилось только хуже, а «Божья воля» вряд ли могла измениться.

Я рассказываю все это не для того, чтобы осуждать братьев-патрикианцев, ибо они были людьми своего времени. По правде говоря, в их школе я получил прекрасное образование и мог бы назвать многих учителей, которым безмерно благодарен. И тем более я не имею претензий к своим родителям, потому что многое от них скрывал. В те дни мало кто из родителей ставил под сомнение авторитет школы, но даже если это пришло бы им в голову, вряд ли что-нибудь изменилось бы к лучшему — Божья воля есть Божья воля. Теперь я понимаю, что все дело было в несовершенстве самой системы воспитания, в которой религия использовалась для оправдания многих вещей, например таких, как непрерывное физическое и психическое насилие, которое они попросту игнорировали, и кое-что другое, но об этом как-нибудь в другой раз. К счастью, современная Ирландия начала замечать, признавать и решать эти проблемы.

Оглядываясь назад, я понимаю, что у меня был отчаянный конфликт с религией, в которой я был рожден. В течение всех лет, что я провел в средней школе, я был алтарником. Порядок, безопасность и предопределенность протокола меня успокаивали. Моменты, когда я был вдали от хулиганов, приносили покой моей измученной душе. Никто не мог прикоснуться ко мне, пока я был в церковном облачении. Оно было моим защитным плащом. В этом отношении мне повезло: пока я прислуживал в церкви, меня уважали, благодарили и хвалили. Но такое счастье длилось недолго. Стоило мне снять облачение, как та же религия, которую оно олицетворяло, становилась прикрытием безжалостного буллинга. Я понял, что церковь может быть использована как для защиты добра, так и для маскировки зла. Как все мои супергерои, особенно Ветмен в синем костюме и волшебном оранжевом плаще, которые помогали мне найти утешение в трудные минуты, я твердо решил посвятить свою жизнь добру.

А пока что я изо всех сил старался избегать встреч со своими преследователями. Во время обеда я бы с радостью оставался в классе — по крайней мере, в нем не было грязи и дерьма, как в карьере, — но это было запрещено. Через несколько месяцев после начала избиений в карьере я нашел укромное место, которое до сегодняшнего дня оставалось моей тайной — никто не знал, что я там прятался. Это был старый домик садовника, стоявший на ферме за школьным зданием. Им давно никто не пользовался. По углам сушились старые луковицы, несколько сморщенных свекл и травы. Он был полон паутины и пыли, половицы рассохлись и скрипели. Там всегда царил полумрак, свет едва просачивался сквозь щели деревянной двери, дыры в соломенной крыше и заколоченное окно, рама которого была изъедена жуками- древоточцами. Здесь было тихо и спокойно, и здесь я мог улетать вслед за своими мечтами. Чтобы незаметно исчезать после уроков, я научился очень быстро бегать. Не случайно я прятал в этом старом домике, под половицей, над которой стояла старая скамья, книгу Оскара Уайльда «Де профундис»⁴: