Служанка

Потому что там была Вероника, и я не хотела видеть, что она вытворяет. Ползучая ревность и обида пришли со второй волной, сдавившей душу, сердце, выбившей воздух из легких и наполнив их клочками отравы. Но долго размышлять о моральной стороне мне не пришлось. Тимофей меня заметил и одарил таким взглядом, что я готова была задымиться от позора.

Я попятилась, больно стукнулась затылком о косяк двери и забилась в угол. От переизбытка эмоций меня колотило так, что я боялась привлечь внимание Вероники оглушительным стуком зубов. Потом потекли слезы бессилия и разочарования. Очевидно, с ними стал выходить и стресс, поэтому меня трясти стало меньше.

Не понимая, как дальше общаться с Тимофеем, я ломала голову. Извиниться за вторжение и просто забыть, что он мне нравился до чертиков? Хорошая прислуга не слышит и не видит никаких пикантных ситуаций. Глух и нем.

Он хозяин, я прислуга. Ровно до того момента, как я найду эту паршивую бумажку. Прощай, Тимофей! Не зря же говорят, что первая любовь всегда приносит страдания и редко бывает счастливой.

И теперь я хотела рвануть в Москву. Окунуться в оглушающий рев метро, втиснуться в переполненный вагон и просто переключиться на разглядывание людей. Представлять, какой характер у человека. Как он живет. Потому что я отчаянно не хочу ничего решать!!! Не хочу делать никаких выводов!

Стащив с себя униформу и выйдя на улицу, я вдруг осознала, насколько имидж служанки въедается в душу. Казалось, он даже на лице застыл нестираемой гипсовой маской. Вежливый взгляд, почтительное поведение. Я специально не брала раньше выходной, чтоб не привыкать заново к «Подай- принеси» после дня свободы. Своего рода послушание и мотив побыстрее найти эту чертову бумажку.

И надо же было Барковскому подхватить этот радикулит! Не иначе, как верхом на Веронике насайгачился. Вот природа и укоротила его прыть. Но очень некстати — камера только три заветные цифры мне приоткрыла.

И теперь еще неизвестно, сколько он там проваляется. Злость на Барковского- старшего снова всколыхнула мутный осадок на душе от поступка Барковского — младшего.

То, что он не уважает Веронику, вино невооруженным глазом. Даже получая, казалось бы, удовольствие, он не соизволил приличествующее случаю выражение лица нацепить. Очевидно, он очень по-своему понял просьбу папеньки позаботиться о Веронике. Хм, доверил коту сторожить сметану!

Но как бы я ни пыталась придать поступку Тимофея максимальную степень греховности, внутри меня точно поселился его адвокат, который лицемерно нашептывал: «Он имеет право заниматься сексом с кем угодно, потому что никому и ничем не обязан и ни с кем не связан».

Скажу больше, это даже не адвокат, а настоящий подселенец. Настоящий Чужой во мне, который любую мысль заворачивает к Барковскому. Попробовала считать баранов, так каждый из них или иронично улыбается, или нагло раздевает глазами Тимофея.

Бесцельно покатавшись на метро, едва не оглохнув с непривычки от грохота поездов и мелькания толпы, я поняла, куда мне нужно. Арбат! Мой персональный Эдем. Недалеко от памятника Пушкину и Натали есть церковь Спаса на Песках, которая мне знакома с детства.

Понятное дело, не родители меня туда водили, да и сама я не захожу туда, так как не испытываю особого пиетета к религии. Эта церковь напоминает мне о бабушке, от которой я унаследовала неугомонный характер. У нее в доме была копия картины Поленова «Московский дворик», на которой и изображена эта церковь. И я обожала слушать бабушкины истории об этой картине, которые имели такое же отношение к реальности, как и мифы Древней Греции. Затаив дыхание, я переживала за служанку, которую злая барыня могла отругать, за мальчика, который мог свалиться в колодец, за девочку, которая могла попасть под лошадь.

Но, к сожалению, картину продали вместе с домом, когда нужно было отдать долг Барковскому. И поэтому я подолгу стою в Третьяковке возле оригинала и прихожу сюда, в дворик за церковью. Конечно, там совершенно ничего не осталось со времен Поленова, и даже нет тишины, потому что в этом месте отчетливо слышно, как громыхают под землей поезда метро.

Это своего рода место силы для меня. Место, где я могу мысленно пообщаться с бабушкой, вспомнить, что бойцовский характер у меня от нее. Просто вспомнить ее. Ведь только с ней я могла поделиться проблемами — мамочку боялась травмировать, а папе проблемы девочек не понять. Правда, проблемы были смешными, не то, что сейчас. Интересно, а сейчас я бы могла ей рассказать о том, что произошло?

Вот когда я пожалела, что у меня нет подруги, которой можно рассказать о таких интимных переживаниях. И от этой мысли в голове порядка не прибавилось.

Не удалось ни расслабиться, ни успокоиться, меня словно раздирали разнополярные эмоции.