Служанка

Та не поддалась. Что за чудеса? Я толкнула сильнее. Бесполезно. Снаружи грохнул висячий замок, и я поняла, что меня закрыли. Ну, Минка! Ну, мстительная дрянь! И что теперь делать? Кричать-то я не могу! Остается только по двери лупить, авось кто-нибудь мимо будет проходить и услышит.

Я поставила ящик на пол и принялась колотить по темному некрашеному полотну. Оно заходило ходуном, но не поддавалось. Сначала я била кулаками, потом, когда руки заболели, принялась колошматить ногами, но толку с того было чуть. Устав, села у двери и подперла щеку кулаком. Бесполезно. Дверь подвала выходит на задний двор, а там до утра, пока птичницы не придут кур кормить, точно никто не появится. Придется мне в подземелье ночевать.

От этой мысли стало так тоскливо, что хоть плачь. Я поежилась и поплотнее затянула на груди платок. Покуда картошку сортировала, холода особо не чувствовала, а сейчас и по спине потянуло, и ноги заледенели. До утра я тут точно не высижу, замерзну. Вскочив, что было силы застучала по дубовой преграде. Грохот разносился по подвалу, эхом отражался от стен, гулял по залам подземелья, но снаружи никто не отзывался. Проклятая Минка! И чего она ко мне привязалась? Всех по себе судит. Если сама готова к арну в постель прыгнуть, так думает, и остальные служанки о том же мечтают.

Я посмотрела на ящик с гнилой картошкой и в сердцах пнула его ногой. Правда, потом опомнилась, подхватила короб и пошла вниз. Раз уж осталась в подвале, придется устраиваться на ночлег. И ничего тут не поделаешь.

Со ступеней спускалась уже не так бодро, как поначалу. Усталость брала свое. Ноги стали тяжелыми, неподъемными, ящик оттягивал руки, глаза сами собой закрывались. Сейчас даже тощий, набитый соломой тюфяк, на котором я обычно спала, представлялся мне самым мягким и желанным на свете, а наша со Златкой каморка — лучшей комнатой в мире. Оказаться бы там, зарыться в подушку и уснуть. Только сначала поужинать. Или хотя бы хлеба ломоть съесть.

Внизу показалось еще холоднее, чем было до этого. Я поменяла факел на новый, составила несколько ящиков один на другой и устроилась сверху, поджав под себя озябшие ноги. Вот посижу немного, а потом встану и похожу. Глядишь, так до утра и продержусь. Главное, не заснуть, иначе точно замерзну.

Я согнулась, обняла себя руками и уткнулась лицом в колени. Рубаха успокаивающе пахла дымом. Время шло, в подземелье было удивительно тихо, усталость брала свое, и я сама не заметила, как задремала.

Мне снилось море. Синее-синее, такое, каким оно бывает теплым летним днем. Оно ласково вилось у ног белой пеной, тихо рокотало, весело поблескивало солнечными зайчиками. «Жи-и-изнь — жи-и-ить… — шумели волны. — Жи-и-изнь — жи-и-ить…» Мелкая рыжая галька тихо поддакивала, торопливо пришепетывая: «Живи-живи… Живи-живи…»

Я шла по берегу, придерживая длинный подол любимого василькового платья, и смотрела под ноги, выискивая круглые контрики — плоские желтые камешки со сквозной дырочкой. У нас в монастыре из них браслеты делали. А Селена с Маницей умудрялись даже целые ожерелья вывязывать. Для этого особый талант иметь надобно, чтобы из громоздких камней кружевную красоту сотворить. У меня так пока не получается, но я учусь. Вот насобираю еще с десяток и попробую в матушкино ожерелье вплести, вместе с оберегом.

Я наклонилась и подобрала блеснувший среди гальки контрик.

Море плеснулось к ногам, бормоча свою песню, и на душе стало так светло и покойно, что захотелось, чтобы этот день никогда не заканчивался.

— Это моя судьба, я на своем пути, — тихо пела я услышанную недавно песню. — Моя жизнь течет в ритме биения сердца…

Волны ласково набегали на берег, ветер дул в лицо, утреннее солнце было нежным, как руки матушки. И казалось, что впереди меня ждет что-то очень хорошее. Может, матушка раньше времени приедет, а может, и Дамир заглянет.

Я пела все громче, мой голос разлетался далеко вокруг, пустынный берег оживал, окрашиваясь разноцветными звуками. Да, я всегда видела то, о чем пою. Нежно-лиловый — судьба, красный — сердце, желтый — путь. И тут вдруг откуда-то взялся темно-серый, гранитный. Он вплелся в мое разноцветье тихим стуком. Тук-тук… Тук-тук… Тук-тук… Поначалу звук был тихим, едва уловимым, но время шло, и этот стук становился все громче, все тревожнее, перекрывая и шум ветра, и шорох прибоя, и скрип гальки. Он набирал оборота, ускорялся, тревожно отдавался внутри, и я уже не знала, слышу ли его на самом деле, или загадочный стук бьется в моих венах, в моем сердце, в моей душе. Этот настойчивый звук привязал меня и повел за собой, прочь от взволнованной синей глади, прочь от разноцветных сполохов песни и от всего, что я любила и что считала своей жизнью.

Тук-тук… тук-тук… тук-тук… Стук все ускорялся, заставляя меня спешить. Я уже почти бежала. Море осталось позади, исчезло, будто его и не было. Вокруг стало темно, и эта темнота тянула меня куда-то, не давая опомниться, не позволяя перевести дух, не обращая внимания на мою усталость.

«Подожди! Хватит. Я не хочу», — взмолилась я и неожиданно смогла остановиться.