Служанка (СИ)

Он провел по лбу рукой и посмотрел на серые каменные стены. В душе всколыхнулась старая нелюбовь к родовому замку. Все-таки удивительная штука – жизнь. Думал, никогда больше не вернется в Белвиль, однако из всех мест, куда мог уехать, выбрал именно его – мрачный холодный дом своего прошлого. Перед глазами неожиданно ярко мелькнуло видение: темнота подвала, дед, держащий на поводке Молнию, тяжесть ритуального ножа и умные синие глаза, глядящие на него преданно и обреченно. Штефан поморщился. Она ведь все понимала, его верная Молния. Знала, что ее ждет, и все равно любила его. И свои руки, обагренные кровью волчицы, он тоже помнил, как и застывшее в неподвижности тело, алые пятна на белоснежной шкуре, пушистый хвост, безжизненно свисающий с каменного стола.

Штефан нахмурился. С чего это его на воспоминания потянуло? Столько лет прошло, думал, забыл уже, а вот поди ж ты, вернулось, всплыло в памяти, душу всколыхнуло. «Молодец, Штефан, – зазвучал у него внутри голос деда. – Ты с честью выдержал испытание. Посмотри на Молнию и запомни, что любые привязанности делают нас слабыми и беззащитными. Ты должен научиться пресекать их, убивать так же, как убил воспитанную тобой волчицу. Никогда не позволяй чувствам управлять твоими решениями, и не поддавайся эмоциям. Истинным арнам неведомы ни страх, ни боль, ни человеческие слабости, и сегодня ты доказал, что достоин своих предков и сможешь продолжить славный род Кронов». Лорд Вацлав в тот день устроил пир, а он смотрел на огромные куски едва прожаренного мяса и с трудом справлялся с тошнотой. Все ему глаза волчьи мерещились, и рана на шее, из которой ритуальный нож торчал…

– Ваше сиятельство, дан Кражич спрашивает, карету для миледи закладывать? – ворвался в его мысли голос стражника Ураса, одного из тех, кого Бранко счел нужным оставить.

– Да, – отвлекшись от воспоминаний, кивнул Штефан. – И проследи, чтобы сундуки леди Берден хорошо закрепили.

– Слушаюсь, милорд, – бодро ответил Урас и рванул к лестнице, а он дошел до своих покоев и велел слуге подготовить дорожный костюм и плащ. Зачем откладывать поездку? Проводит Бранимиру и тронется в путь. При хорошей погоде к ночи уже в Стерине будет.

Штефан обвел взглядом комнату, задержался на портрете, подошел к распахнутому окну и прислушался. Снизу доносились голоса слуг, ржание лошадей, шамкающая речь Микошки и громкий смех младших конюхов. Снова Микош побасенками народ балует.

Штефан задумался. Интересно, сколько же конюху лет? Он помнил его ещё с детства и уже тогда тот казался ему старым. А Микошка всех пережил: и деда его, и отца. И все байками своими перебивается, все-то небылицы выдумывает, прошлое арнов узорами лжи украшает.

Штефан недовольно поморщился, вернулся к столу, налил в рюмку ратицы, одним махом опрокинул ее и прислушался к себе. Крепкая сливовая настойка прокатилась по венам, разогнала холод, поселившийся внутри, отогнала дурные мысли. И душа согрелась, словно в теплые руки попала.

Он снова посмотрел на свое изображение, но теперь уже спокойно, без непонятных угрызений совести. Все идет так, как должно. Не стоит ни о чем сожалеть. Привязанности – удел слабых, а он, Штефан, никогда слабаком не был, так что не о чем думать. Осталось только Миру проводить.

Он решительно вышел из комнаты и спустился вниз, во двор, куда уже успела сойти Бранимира. Она стояла у кареты и разглядывала фасад Белвиля. Что ему всегда нравилось в бывшей любовнице, так это ее умение ценить свое и чужое время. Вот и сейчас он внутренне порадовался тому, что Бранимира смогла собраться за считанные минуты. Удивительная женщина.

– На твоем месте я снесла бы этот нелепый замок и построила здесь что-то более гармоничное и изящное, – посмотрев на подошедшего Штефана, сказала Мира.

– Боюсь, эта идея не понравилась бы моим предкам, – усмехнулся он.

– Предки... – в голосе Бранимиры послышалось пренебрежение. – Ушедшим нет разницы, что станется после них. Они давно уже уплыли по водам забвения и не помнят ни своего прошлого, ни своих потомков.

– Арны верят в иное посмертие. Впрочем, не думаю, что тебе это интересно, – ответил Штефан, и увидел, как по лицу Бранимиры пробежала тень.

Все-таки обиделась. Не смирилась с его отказом. Не привыкла к тому, что кто-то может выскользнуть из-под ее чар.

– Безоблачной дороги, Мира, – решил он закончить затянувшееся прощание.

– Береги себя, Штефан, – холодно улыбнулась девушка, опираясь на его руку, чтобы подняться в карету, и ему почудился в ее словах намек.

– И ты, Мири, – невольно сорвалось с губ то имя, которым он называл ее очень редко, только в самые жаркие и безумные ночи, когда между их телами полыхал пожар. И зеркальная чернота глаз вдруг дрогнула и пошла трещинами, обнажив живые эмоции, плеснулась ему навстречу отчаянным желанием, горечью, обидой и… страхом. Бранимира боялась – за него ли, за себя – он не знал, но ощутил на языке вкус полыни, и ему стало не по себе.

– Не дай себя убить, любимый, – еле слышно, одними губами, прошептала Бранимира, глядя на него так, словно прощалась навсегда.