— У меня самого пара вызовов да у Сутелина одно дело.
— И на том спасибо. Да... Харьюнпя... постарайся... не суетись, не мельтеши, особенно там. Хорошо? Ну, привет.
Харьюнпя присел на краешек стула и позволил себе на мгновение расслабиться. Ему стало легче от сознания, что он действовал правильно и верно наметил дальнейшие шаги. Стало легче еще и оттого, что в голосе Норри он уловил перемену — значит, первоначальная досада прошла, хорошо было и то, что Норри выразил готовность принять участие в малоприятной черновой работе. А Харьюнпя знал, что в полиции есть и такие старшие чины, которые, если обратиться к ним за советом, говорят: «Поступайте согласно закону и собственному разумению».
Харьюнпя взглянул на жирную физиономию кота и достал сигарету. Настроение у него изменилось к лучшему: разговор с Норри снял напряжение. Положив трубку, он почувствовал себя как в детстве — так ребенок признается в шалости отцу, а тот, даже не рассердившись, спокойно замечает, что всякое, мол, случается и тут уж ничего не поделаешь. Мысли Харьюнпя обрели ясность. Он понимал, что предстоят трудные, исполненные спешки дни, все отделение будет занято делом Континена, а остальные дела будут лежать в ящиках и дожидаться своего часа. Дни и ночи придется проводить на работе или на месте происшествия, так что домой удастся попасть лишь на несколько часов глубокой ночью. Харьюнпя не без злорадства подумал, как обидится теща, что его не будет послезавтра на дне ее рождения, и одновременно почувствовал удовлетворение оттого, что последующие ночные дежурства, хочешь не хочешь, перейдут к работникам других отделений.
Харьюнпя позвонил Хярьконену. Телефон успел звякнуть лишь дважды, как Бык-Убивец испуганно откликнулся:
— Хярьконен!
— Это Харьюнпя. Извини.
— Что случилось? Что произошло... сколько времени? Шестой час... В чем дело?
— Послушай, поднимайся-ка да берись за дело. Адрес: Меримиехенкату, восемь, подъезд «С». У нас тут дельце не из лучших. Норри на подходе вместе с Монтоненом.
— Что... серьезное дело? Понял. Я догадался, что это ты звонишь.
— Да. Постарайся проснуться. Я объясню все на месте.
— Да. Да. Сейчас еду. Что, совсем худо?
— Иначе бы не звонил. Ты что, думаешь, автор уже на привязи в Нокка[11].
— Фу ты черт... ну конечно. И что же, никакого запашка?
— Да пока нет. То есть, как сказать, запашок-то есть, но не от автора. Слушай, просыпайся.
— Да. Я сейчас приеду. Меримиехенкату, восемь. Ты там. Я еду. И никакого запашка... ну и ну.
Закончив разговор, Харьюнпя подумал; а что, если Хярьконен снова уснет, но вторично звонить не стал. Через коммутатор он уточнил местонахождение врача-криминалиста и, найдя его, обещал тотчас с нарочным послать ему в трех экземплярах заявку на обследование. Затем он позвонил в дежурку Хуско и доложил обстановку.
Кот поднял голову и посмотрел куда-то мимо Харьюнпя. Позади себя Харьюнпя услышал шуршание халата. Женщина обошла стул, повернулась и остановилась, привалившись к подоконнику. Она извлекла из кармана халата красную пачку сигарет и отправила одну в губы. Харьюнпя чувствовал, что настроение у женщины препаршивое. Наверно, и слезы уже на подходе, стоит подождать еще минуту, как она выплеснет все наружу.
— Я... я думала, что человек может спокойно... в своей квартире. Но этот запах. Я думала... У меня муж — в Кивеля[12], уже четвертый год. Он полностью парализован. Настанет день, и он тоже... — Слезы выступили у нее на глазах. Они появились быстро, внезапно и покатились вниз, впитываясь в халат и оставляя после себя темные пятна. — И... и у меня самой... это слышно по голосу: у меня рак горла.
Харьюнпя молчал, уставясь на свои ботинки с толстыми каучуковыми подошвами. Белая кошка подкралась к его ноге и осторожно потерлась об нее боком.
— Я лишь к тому, что... если меня когда-нибудь... найдут вот так. Не дайте увидеть меня такой... они все ненавидят меня. И постреляйте ко-ошек...
Женщина закрыла лицо руками и съежилась. Она плакала горько, взахлеб, плечи ее сотрясались от рыданий.