Служебный гороскоп

— Не обижайся, дорогой, но если надо сделать выбор, если надо кого-то из вас предпочесть, то я выберу ее. Знаешь, как в доме без мужской руки? То надо починить, это поправить… Да и ребятишки от рук отобьются…

— Мне уйти?

— Твое дело, дорогой.

Рука нагло показывает мне кукиш. Я ухожу.

X

Иду к Верочке. Моя возлюбленная в новеньком голубеньком пеньюаре, едва доходящем ей до колен. Он гостеприимно распахнут. Она меня явно не ждет, а если и ждет, то не меня. Румянец заливает ее щеки, шею и даже грудь.

— Ко мне нельзя!

— Почему?

— Я… я занята уборкой.

— В таком-то роскошном пеньюаре-то?! — восклицаю подозрительно.

Отталкиваю ее плечом и врываюсь в комнату. На софе, развалясь по-хозяйски, нежится моя левая рука. Я узнаю ее по пальцу, выбитому в детстве на ринге, так и не вернувшемуся в свою родную обитель. Я иду грудью на левую.

— Не смей ее трогать! Она не твоя! — кричит Верочка.

— А чья же?

— Видишь на мне французский пеньюарчик? Это она принесла, достала где-то, у нее там рука. А летом мы с ней едем на юг. Уже решено. Это будет прекрасно! Мы будем ходить с ней под руку, не боясь, что увидят знакомые, что доложат твоей супруге. Да, она лишь часть тебя, но зато эта часть целиком принадлежит мне, и я никому ее не отдам.

— У жены правая, а у тебя левая?

— К сожалению, только левая, и это не совсем справедливо. Согласись, этот оттопыренный палец ее не украшает. Впрочем, я привыкну. Если честно, сперва-то ко мне заявились обе. Они из-за меня скандалили, подрались, соседи даже милицию хотели вызвать. Левая оказалась сильнее, выгнала правую, а сама осталась. Впрочем, думаю, они снова помирятся. И с твоей женой мы теперь будем не враги, а друзья. Начнем ходить друг к другу в гости, чаи гонять, и твои руки будут играть нам Брамса на рояле в две руки.

— На рояле?! Они и балалайкой-то не владеют!

— Научатся. Такие руки все смогут!

— Убирайся! — приказал я левой.

Она заняла оборону. Я изловчился, пнул ее ногой. Она подпрыгнула и больно ударила меня в корпус. Это был профессиональный боксерский прием, левая на ринге всегда была у меня главной, редкий противник мог устоять от ее удара. Я вылетел в дверь и загремел вниз по лестнице, подвывая на каждой ступеньке от обиды и боли.

XI

На службе мои руки делают карьеру. Однажды я пришел в контору с небольшим опозданием, и меня снова вызвали к шефу. Я иду, путаясь в собственных ногах, как в сетях. В приемной Верочка даже не бросила на меня взгляд. Всем своим видом она показывает, что со мной ей не по пути, даже если у нас общая дорога.

— Эй ты, неукомплектованный, не вздумай огорчать новое начальство, — говорит она мне. — Новый шеф такая душечка! Мы все так любим его, особенно я.

Я вхожу и чуть не превращаюсь от изумления в металлический сейф: в кресле важно восседает моя правая рука. О, сколько величия в ее позе, сколько пренебрежения ко мне и ко всем нам! Она буквально лоснится от номенклатурного благополучия, а ожог кипятком аккуратно запудрен, загримирован Верочкой. Потом мне говорили, что моего прежнего шефа, того самого, который хотел сделать из меня героя, рука устранила одним махом. Щелчок — и он вылетел из кресла на пенсию.

Рука строго погрозила мне пальцем: она недовольна моим опозданием на работу. Палец желтый, кривой, ногти обкусанные, но стоит как скала. Впечатление незыблемости подчеркивает перстень с огромным неприступным камнем. Я что-то лепечу в свое оправдание, что-то детское, что-то школьное — проспал, транспорт подвел, живу на краю света. Я говорю, говорю, и в этот момент противен самому себе. Впрочем, никакие уловки не помогают. Рука указывает мне на дверь, а чуть позже подписывает приказ о лишении меня премии. И это за одно какое-то опоздание!

Я ищу защиту в других, более высоких кабинетах. У шефа моего шефа. Вхожу. А в этом кабинете сидит моя левая рука собственной персоной. Она держит сигарету и попивает кофе. Прислуживает ей тоже Верочка. Чиркает зажигалкой, подливает кофе, делает ей маникюр, втирает в нее кремы, обильно льет французскую туалетную воду. И только выльет один флакон, тут же открывает другой. Это впечатляет. Кажется, что вся парфюмерная промышленность Франции работает на руку Рука принимает меня холодно, с чиновничьим надмением, даже не протягивает для приветствия ладонь. Это огромная ручища, толстая и мохнатая, она настолько могущественная, что может жить сама по себе, достаточно шевельнуть одним пальцем, чтобы пали все преграды. Пальцев пять, но кажется, что их больше. Ладонь похожа на взлетную площадку, в ней одновременно могут отсидеться от житейских бурь сразу несколько родственников и друзей. Там не дует, ни жарко, ни холодно, но берегись, если ты не угодишь: легкий щелчок — и вылетишь из теплого гнездышка. Сейчас там уютно устроилась Верочка, я тоже хотел туда взобраться, но меня встретила комбинация из трех пальцев. Ладонь дрогнула, пришла в движение, указательный палец и средний согнулись, большой пошел вперед и замер. Получилась дуля, и она была как пушка, хоть и не стреляла.