Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

Я опрометчиво проверила собственное утверждение, прижавшись к Снегову в поисках тепла (диковато звучит, согласитесь). Тепла обнаружилось много. Разговор пришлось отложить.

Я на удивление быстро привыкла называть его Рюриком — хоть иногда и не без заминки.

— Порой у меня сбивались настройки. Когда мы на работе общались сразу и живьем, и по Интернету. Тогда я мог вдруг обратиться к тебе от лица Бродяги. К счастью, ты не слишком внимательна.

— Ну и почему ты ничего мне не сказал?

— Ну во-первых, просто не мог. Извини. Во-вторых, ты меня не очень-то поощряла. Когда вокруг тебя, скажем, начинал порхать Лисянский, ты всего-навсего отшучивалась. А стоило мне заговорить с тобой чуть теплее, чем ты привыкла, у тебя личико делалось таким, будто ты раздумываешь, не сдать ли меня в психушку от греха подальше. А то совсем распоясался.

— Ты меня сам приучил к определенному положению вещей. Лисянский тоже… Он мне, замечу, не особенно нравится.

Боже, как тепло, спокойно и уютно в его объятиях!.. Почему я не добавила, что он мне, в отличие от Лисянского, нравится просто ужасно?

— Я в курсе…

Что? А, понятно: он это о произнесенном. Обидно, что я не могу озвучить свои мысли.

— И что — ты собирался всю жизнь так издалека за мной и наблюдать?

Снегов посерьезнел.

— Видишь ли… Во-первых, я всегда знал, что предложить тебе ничего не могу, за исключением мамы, которую предложить не могу тем более. Я уже когда-то пробовал завести семью…

— Я знаю.

— Вот как?.. Впрочем… Ну, тогда скорее всего знаешь и о том, что из этого не просто ничего не получилось… Возле моей мамы все распадается стремительно. Такой уж у нее волшебный талант. Так что знать-то я знал, что тревожить тебя нельзя… Но иногда ужасно хотелось. И я, пусть не особенно настойчиво, пробовал…

— Да! — Меня слегка заколотило. — Как же, помню я твои… изуверские опыты!

— Тикки?.. — Кажется, Рюрик обеспокоился.

— Знает он, где я живу! Фонарик он оставит!.. Я чуть не в припадке билась… после твоих фонариков!

Он прижал меня к себе:

— Маленькая!.. Тикки, я не хотел ранить тебя. Слово за слово все пошло… куда-то не туда, а потом было уже поздно.

— Я испугалась. Не знала, как мне без тебя… Ничего не знала…

Снова увидела я перед глазами строки, из ниоткуда возникающие на экране.

— А что бы, интересно, ты сделал, если бы я не выдержала и открытым текстом спросила — у Бродяги, естественно — «Перестаньте мучить меня. Если вы что-то знаете — скажите прямо. Я больше так не могу». Что бы ты ответил?

— Я бы ответил: «Хорошо. Я знаю вас два года. Я вижу вас каждый день. Так неужели вы не знаете моего имени?»

Я представила — и мурашки забегали по спине.

— Боже мой… Мне бы пришлось понять… Знаешь, я когда поняла, что ты — это ты, начала на всякий случай крышу руками придерживать, а то знаешь, как оно бывает…

— Ой знаю! — усмехнулся Рюрик и подытожил: — Вот и выходит: тревожить тебя я не мог. Но и безучастно смотреть было выше сил.

— Попробуй еще раз.

— Потревожить тебя? — Он преувеличенно заботливо заглянул мне в глаза. — Ты правда не против?..

— Признайтесь, Рюрик Вениаминович, ведь вы пытаетесь сбить меня с темы.

— Признаюсь в чем угодно. Но хоть намекните, с какой.

— Ну как же: когда вы в своем директоре заметили исключительно пустого сказочного персонажа.

— Ох, Тикки… Помнишь, незадолго до Нового года ты появилась на работе — и все разом забросали тебя комплиментами…

— Помню, представь себе. Хотя в твоем изложении этот эпизод трудно узнать. Во-первых, не все, а Лисянский. Во-вторых, не забросал, а отпустил единичный комплимент, довольно банальный. В-третьих, вот не думала, что ты хоть что-то заметил. Взгляд у тебя был суровый и неодобрительный.

— Как же не заметил? На пустое место не смотрят сурово и неодобрительно.

— Точно! Как я сразу не сообразила?

— Тебя невозможно было не заметить. Ты влетела такая… одухотворенная! Вот тогда я тебя и вправду словно впервые увидел. И Лисянского тоже…

— Дался тебе этот Лисянский!

— Если б не он, я бы, может, долго еще не понимал, что к чему… А так вскоре мне показалось, что за Людмилой Прокофьевной проступает что-то еще. Что-то очень знакомое. Я вспомнил слова твоего сокурсника — про сайт. Решил поискать, благо имя-фамилия мне известны — и нашел, как ни странно.

— Не смущал бы ты меня, Рюрик. Тот факт, что стихи отбирала не я, оправдывает меня лишь отчасти. По-моему, там по преимуществу мусор.

— Согласен. Но не сплошь… А главное — после этого я уже точно знал, что к моему маленькому директору надо присмотреться повнимательнее. Ибо авторский почерк некоторых стихов был мне знаком. Просто безумие — знаю, что встречал подобное, но где, когда…

— И где, когда?

Профессор посмотрел укоризненно:

— Тикки, ты меня об этом спрашиваешь?..

Я почти вышла из кухни, когда Рюрик вдруг озабоченно окликнул:

— Послушай…

— Что? — Я резко повернулась, остановившись в дверях. Сердце вдруг упало.

Он прервался на полуслове, с изумлением глядя на меня.

— Тикки?

— Что?

Решительно водворив меня в объятия, Снегов усадил нас (иначе не скажешь) на диван и велел:

— А теперь давай по порядку. Что случилось?