Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена

Лисянский посмотрел на меня, недоверчиво изогнув брови. Затем церемонно склонил голову и быстро вышел. Хлопнула входная дверь.

С минуту я сидела, не двигаясь, затем уронила лицо в ладони и заплакала. Сама не знаю, как мне удавалось держаться во все время разговора с Лисянским. Вероятно, я слишком привыкла считать его только сотрудником, и привычная выдержка сослужила мне верную службу. Теперь же, наедине с собой, освободившись от необходимости быть «железной леди», можно расслабиться.

От слез становилось легче. Постепенно уходило напряжение, вызванное разговором, но боль, напротив, становилась сильнее.

Боль? Постойте… От неожиданности я перестала плакать. Меня совершенно озадачила простая мысль: а о чем, собственно говоря, все эти горькие рыдания? Обдумав произошедшее, я окончательно убедилась, что поводов для отчаяния нет и не может быть.

Безусловно, я находилась в перепутанных чувствах. Я затруднялась ответить на вопрос, какие мотивы руководили Анатолем — но выдвинутым против Снегова обвинениям я не то чтобы не поверила… об этом даже и речи быть не могло.

Все, что я знала о нем — как раньше, так и теперь, — весь мой опыт, все мои представления о людях в один голос заявляли: это попросту невозможно. Ни суховатый, прямолинейный Снегов, которого я знала вот уже два года, ни заботливо-страстный незнакомец, открывшийся мне недавно, не могли поступить с человеком так, как о том говорил Лисянский. И уж вовсе это было не в духе Профессора или Бродяги.

Относительно же обиняками высказанных заверений в каких-то там нежных чувствах, будто бы питаемых ко мне Лисянским, я вовсе терялась, не зная, что и подумать. Мне было странно представить себя объектом серьезного внимания со стороны такого человека; его легкое ухаживание всегда казалось мне не более чем привычкой. С другой стороны, чего только не бывает на этом свете! Можно ли чему-нибудь удивляться после событий последних недель?

Разумеется, я прекрасно уловила намек на то, что нужна Снегову не сама по себе, а лишь как нечто, дорогое Анатолю — он говорил более чем прозрачно. Конечно, не очень-то приятное чувство: мне ненавязчиво давали понять, что я лишь пешка в сложной мужской игре. Но, к моему удивлению, это не особенно меня задело — видимо, потому, что я ни на минуту не усомнилась в Снегове. Царапало скорее намерение причинить мне боль — если то было осознанным намерением.

И все-таки что-то во всем этом определенно было не так — и мне никак не удавалось ухватить суть несоответствия. Тревожила даже не степень участия Рюрика в этой игре, а то смутное, что маячило где-то на краю сознания.

Что толкнуло Лисянского на подобную откровенность? Насколько правдива его история и представленные им мотивы? На что он рассчитывал и какого эффекта добивался? В самом ли деле он считает бывшего однокашника чудовищем и хочет лишь оградить меня? И если слова его — намеренная клевета, то кого она имела целью — меня или Рюрика?

Вопросы теснили друг друга, а главная загадка оставалась в стороне. Понять Лисянского не представлялось возможным и это почему-то пугало. Словам его я не верила, но не было похоже и на то, что он говорит заведомую неправду — выглядел он очень убедительно. Разве можно сыграть ненависть, сквозившую в его словах! С какой желчью он говорил, какая застарелая вражда читалась в каждом взгляде!

Несомненно, Лисянский ненавидел Снегова. Но почему тогда до сих пор ненависть эта не проявилась ни словом, ни взглядом? Опять не сходится! В этой задаче для меня слишком много неизвестных. И как минимум одно из них явно фальсифицировано.

Голова раскалывалась, мысли разбегались. Почувствовав, что больше так не могу, я решила считать происшедшее чем-то вроде недоразумения — тем более, что так оно, скорее всего, и есть. В любом случае иных, более убедительных объяснений пока не предвиделось.

Пребывая в замешательстве, я не сразу заметила глубоко притаившееся где-то глубоко внутри отчаяние, природы которого не понимала.

Об отчете не могло быть и речи.

Я уже собирала сумочку, когда на столе зазвонил телефон. Я нервно дернулась: кто может звонить в агентство ночью? А вдруг это снова Лисянский? Меньше всего на свете мне хотелось сейчас продолжать разговор с ним. Телефон не умолкал. Наконец я не выдержала и сняла трубку.

— Слушаю вас.

— Здравствуй, — мягко сказала трубка. — Ты где пропадаешь?

— Рюрик! — Мне хотелось снова расплакаться, на этот раз от счастья и облегчения. — Я так рада слышать тебя!

Его голос зазвучал удивленно и обеспокоенно:

— Что случилось? С тобой все в порядке?

— «Что случилось?» — это твой любимый вопрос. — Я улыбнулась. — У меня все отлично.

— Я звонил домой, но тебя там не было. Подумал: неужели до сих пор на работе? И угадал. Что тебя так задержало?

— Попробуй угадать еще раз. Ну право же, что можно делать на работе? Нужно ведь хоть когда-то и работать.

— Понятно. — Он усмехнулся. — Но теперь-то домой?

— Да, уже почти бегу. Выйдешь сегодня в И-нет?

— Обязательно. Ближе к полуночи, как обычно?

— Как обычно.

— Точно все хорошо? У тебя голос какой-то измученный.

— Устала. До встречи в сети?