Служебный роман с чужой невестой

Там живет бабушка. До сих пор ждет, что сын простит её и вернется, скажет с порога: «Мама, я приехал». Но это не о моем отце – он не умеет прощать, не умеет забывать обиды и будет нести их до конца жизни. Обязательно пожалеет, что не был рядом с мамой столько лет, но будет поздно. А я бы все отдала, чтобы моя кровиночка, родная мама, была сейчас рядом. Пусть строгая, как бабуля, что не простила сыну женитьбу на американке, пусть жестокая, как отец, который ради спасения бизнеса пытался выдать меня за нелюбимого. Пусть. Любая мама – это мама. Хуже, когда её вовсе нет.

Я провела ладонью по одной из картин, тронула кончиками пальцев пышные рисованные цветы, сглотнула подступившие слезы, прогнала тоску, которая со временем ушла вглубь и перестала так сильно тревожить. Я приеду к тебе, бабушка. Я не отец, я умею отпускать обиды.

За спиной послышались шаги, но я не вздрогнула, а осталась стоять на месте и ждать, когда теплые ладони опустятся на мои плечи, чтобы почувствовать лопатками надежный тыл.

Глава 51. Дима

– Тебе нечего надеть? – усмехнулся я и, вспоминая жуткий кавардак в комнате Евы, тихо рассмеялся: – Ты настоящая женщина. Если хочешь, мы пройдёмся по магазинам.

Я не стал говорить колючке, как похолодела спина, когда увидел разгром в комнате, как заметался раненым зверем в поисках своей бабочки, как переживал, что не защитил, не справился, не успел… И как едва не свихнулся от облегчения, узнав о комнате её ушедшей в мир иной матери, где Ева часто бывала.

Комар остался за порогом, он лишь довёл меня до двери и застыл столбом. На лице Сергея я заметил и желание, и сомнение. Возможно, Комаров давным давно не входил в эту комнату – спрашивать об этом я не стал. Знал, как сильно страдал мой друг по своей умершей жене. Страдал? Он и сейчас медленно гаснет от тоски по ней. А ведь прошло невероятно много времени.

Когда я узнал об изменах жены, решил, что любви и вовсе нет. Тем более такой верной даже за гранью жизни. Но сейчас, глядя на подрагивающий подбородок Евы, которая и не шевельнулась при моём появлении, засомневался. Может, всё-таки существует верность одному единственному человеку – тому самому, предначертанному судьбой и подаренному небом? Но если так, то участь Комара ещё незавиднее. Неужели он, как лебедь, оставшийся без пары, будет страдать до самой гибели?

Я обнял Еву со спины и прижался к ней, вдохнул аромат мягких волос, прикрыл глаза, наслаждаясь теплом женского тела. Ответа не ждал, она сама поделилась:

– Папа мало рассказывал мне о маме, – девушка смотрела на стену, где пышно цвели мальвы на картине. – Я всегда думала, что он нарочно. Мне казалось, ему все равно, что я чувствую, что он не интересуется моими проблемами, не видит, что я требую банального внимания, а теперь, – Ева немного повернула голову и заглянула мне в глаза. – Теперь я понимаю, что потерять – это почти вырвать из груди сердце без анестезии. Какое потом внимание? Да, какая нахрен тогда жизнь? Бля… я не представляю, как он это пережил, Дэми! И я была такой дурой, что вытворяла это все, подстрекала, делала его минуты невыносимыми… но он же молчал! Никогда и слова не сказал о том, что все еще тоскует, что ему тяжело идти дальше... без нее. – Ева тряхнула волосами, будто прогоняя дрожь, а меня сковало от ее слов. – Пообещай, что будешь всегда рядом, Дэми. Пожалуйста, пообещай. Или я тебя на куски порву. Вот так и знай: в гневе я невыносима и свирепа. Если посмеешь лечь от пули, сама выну ее из твоей груди и плеткой по попе надаю за непослушание. Чтобы больше не повадно было.

Я вдохнул, чтобы ответить, но бабочка юрко повернулась и впилась поцелуем в мои губы. Глубоко так, яростно, до сжавшегося в груди комка, что собирался взорваться, как граната. Сладость смешалась с солью, радость с болью: именно так Ева целовала меня. Отважно бросаясь в пламя, будто ее крылья не умеют гореть.

Когда она отстранилась, тяжело дыша, проговорила: