Служение Отчизне

В любом деле я, как правило, был впереди, но в парашютных прыжках еще ни разу не показывал личного примера, не имел опыта и, откровенно говоря, побаивался прыгать с парашютом. До войны несколько раз пытался прыгнуть, но по различным обстоятельствам не удавалось. Началась война, о парашютных прыжках забыли на некоторое время, а затем школа, запасной полк, фронт. На войне прыгнуть, к счастью, не удалось. А в мирное время я считал: зачем? И вот командир дивизии напоминает, что нужно прыгать.

Не хотелось мне прыгать, и в то же время не мог не прыгать. Что подумают мои подчиненные? А некоторые из них, кстати говоря, хитрюги, ждали, когда командир прыгнет.

В очередной летный день я запланировал первый прыжок себе. Вывозил меня для прыжка заместитель командира первой эскадрильи капитан Иван Костин. Красивый, атлетического сложения русский богатырь, всегда с улыбкой на устах, он пользовался любовью и уважением в полку.

Летим. Он сидит во второй кабине, я — в первой. Набрали необходимую высоту, вышел на плоскость. И надо же мне было смотреть вниз! Как взглянул, так у меня голова чуть не закружилась: страх какой! Пристегиваю фал на всякий случай: если сам не выдерну кольцо, то сработает так называемый полуавтомат, а сам смотрю вниз. Страшно. И все-таки я должен шагнуть в эту бездну.

Подхожу к Костину и говорю:

— Ты сидишь, улыбаешься, тебе-то ничего, ты сейчас спланируешь и произведешь посадку, а я прыгать должен. Видишь, высота какая?

— Товарищ командир, вы что, смеетесь надо мной?

— Не смеюсь, правду говорю: страшно прыгать.

Он улыбается. Не верит, думает, что я шучу. Ну что ж — возврата нет. Легонько оттолкнувшись, полетел вниз. Раз-два-три-четыре-пять, и дернул кольцо. Какое прекрасное самочувствие! Сразу все успокоилось. Жизнь хороша, и жить хорошо. Рассматриваю все кругом. Посмотрел на север: превосходная погода, светит солнце, горы, кругом необъятная красота. Карпаты вообще выделяются своим великолепием… Прелесть-то какая!

Так увлекся созерцанием, что не заметил, как земля на меня набежала, не успел как следует приготовиться, после приземления даже подбородком достал до колена.

Позже Костин рассказывал однополчанам, какое у командира высокое самообладание: встал на плоскость и шутит. Я не стал его разубеждать и доказывать, что тогда мне было не до шуток.

Докладываю командиру дивизии о ликвидации задолженности. Он, выслушав меня, говорит:

— К нам назначен новый командующий авиацией генерал-лейтенант авиации Степичев!

— Василий Васильевич! — не выдержал я.

— Ты знаешь его?

— Да! Мы были соседями. Степичев был в 5-й воздушной армии, а затем в нашей воздушной армии командовал корпусом. На войне он пользовался большим уважением и авторитетом.

— Ну, это хорошо, что знаешь.

После прихода Степичева мы почувствовали, что командующий взял основной курс на подготовку летчиков к боевым действиям в сложных метеорологических условиях днем и ночью.

Через некоторое время был собран руководящий состав нашего соединения от командира эскадрильи и выше и во главе с полковником Мурга были организованы сборы по овладению полетами в сложных метеоусловиях при минимуме погоды.

На сборы мы приехали вместе с командиром нашей третьей эскадрильи капитаном Иваном Гетмановым. Сборы проходили очень интересно, много занимались теорией и еще больше летали, с каждым днем все в более сложных метеорологических условиях.

Руководитель сборов был человек настойчивый и беспредельно смелый. Мы летали почти в любую погоду. Как только погода ухудшалась, начиналась пурга, метель, нам объявляли тревогу, и мы прибывали на аэродром. Летчики соседнего полка острили: «Когда пурга — летает Мурга».

Мы уже заканчивали освоение полетов в сложных метеоусловиях ночью, как у нас произошел один случай, едва не закончившийся тяжелыми последствиями. С моим бывшим заместителем Петром Андреевичем Карповым, который стал в это время инспектором соединения, я выполнял полет на самолете Як-11. Взлетел, набрал метров 15—20, вошел в облачность, вышел за облака и докладываю:

— Высота четыреста метров, от гор по лощине приближается туман.

— Вас понял, продолжайте полет, — ответил Мурга.

Взлетел один, второй, третий самолет. Взлетавший за нами четвертый самолет еле-еле пробил облачность вверх и тут же зашел на посадку. Сел. Только тогда Мурга почувствовал: что-то не то. Срочно посадили два самолета, а два, в том числе и наш экипаж, были далеко от аэродрома и не могли к моменту закрытия аэродрома туманом произвести посадку. Нас стали направлять на запасные аэродромы, а там тоже туман. Горючее на исходе. Я захожу на свой аэродром и не могу произвести посадку, захожу во второй раз — тоже безрезультатно. Создалась сложная обстановка: прыгать не хотелось. При третьем заходе Карпов мне говорит:

— Николай Михайлович, может быть, я буду пилотировать, а вы с передней кабины будете смотреть за землей и за огнями, оттуда лучше видно.