Служили два товарища

Андрей встал, поднял камеру и только потом огляделся. Теперь на поле боя всё было по-другому. Чёрные бурки уходили, откуда пришли, а конармейцы летели вдогонку. Поднялась красная пехота, тоже побежала вперёд.

— Сдавайся, вражья душа! — гаркнул над Некрасовым чей-то голос.

Андрей вздрогнул, вжал голову в плечи — и увидел улыбающегося Карякина. Тот чурбаком свалился с седла, обнял Андрея и стал трясти.

— Здорово, Андрюха! Здорово, друг душевный!

Андрей хмыкнул, потом улыбнулся, потом радостно захохотал и хлопнул Карякина по спине.

Иван даже присел, но всё равно продолжал тараторить:

— Эта четвероногая мне всю сиденью повредила!.. Такая шершавая — как на рашпиле сидел! — Он потопал ногами, разминаясь. — Ах, Андрюша, до чего же мы геройски воевали!.. Прямо героически!.. А ты-то как без меня?

— Вот, жив, — сообщил Андрей. — Ты, значит, теперь командир?

Карякин на секунду погрустнел.

— Над кем я командир? Всё моё войско поубивало… Буду обратно при тебе. Теперь мы с тобой неразлучные, как два пальчика на одной ручке… — И вдруг Карякин спохватился: — Андрей! Ты чего стоишь, ухи развесил?.. Крути свою бандуру, сымай! Драпают беляки!

…На берегу Каркинитского залива офицерская рота отстреливалась от наступающей конницы. Деваться было некуда. Сзади тяжело дышало море, а спереди, охватывая берег подковой, напирали красные эскадроны.

Ротой командовал полковник Васильчиков. Прапорщики, поручики, капитаны были у него за рядовых. Стоя по колено в воде, лицом к берегу, они стреляли из винтовок расчётливо и метко.

Но всё равно конники стремительно приближались. Первым вылетел на прибрежную гальку молодой комэск.

— А ну сдавайтесь!.. Всё одно вам хана! — заорал он, вертя лошадь под пулями.

Полковник Васильчиков беззвучно выругался, выстрелил в комэска и не попал. Больше у него патронов не было. Бросив винтовку, полковник повернулся и зашагал в море. Его небритое лицо было каменно и спокойно, как у сумасшедшего.

Остальные офицеры, пятясь, пошли за ним. На ходу они отстреливались, но красные теперь даже не отвечали. Остановив коней у белой пены прибоя, они смотрели в изумлении, как всё дальше и дальше уходят в воду люди в английских шинелях.

Плыть офицерам было некуда, да и не поплывёшь в тяжёлом обмундировании по ледяной воде. Просто им хотелось умереть красиво.

Вот уже прекратилась стрельба… Скрылись в воде золотые погоны, только головы торчат над водой… А вот уже и ничего не стало видно. Только десяток фуражек покачивается на плоской волне.

Комэск покачал головой, сплюнул в море и повернул коня.

Джанкой 11 ноября

Карякин сидел подбоченясь на своей пузатой лошадке. В руке у него была шашка с махровым офицерским темляком, на груди болтался бинокль. Лошадь стояла смирно и равнодушно. Стрекотала камера. Андрей снимал своего друга для истории.

— Теперь я тебя, — сказал Карякин, соскочив на землю и загоняя шашку в ножны. Андрей пожал плечами и пошёл к лошадке.

— Ладно, снимай.

— Ты влезь! — попросил Карякин. — Шашку возьми, биноклю…

— И так хорош.

Карякин отдал шашку и бинокль терпеливо ожидавшему рядом кавалеристу. Тот отъехал, а Карякин стал суетиться около камеры. Ожидая, Андрей потихоньку гудел:

— Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал… Ему я руку протянул, он руку не берёт…

— Брось, — уныло сказал Карякин. — Эта песня паскудная. Ты на меня беду кличешь.

— И это говорит сознательный боец!

— А всё равно не пой. Сколько тебя разов просить?

По дороге и по степи вдоль дороги двигались мимо них наступающие части — артиллерия, пехота, тачанки. Красная Армия вступала в Крым.

А в обратную сторону, к тылам, везли трофейное имущество, гнали пленных врангелевцев. Конвоиры и сами были в трофейном — в английских шинелях со споротыми погонами. Вот сапогами не все успели разжиться. Кое-кто топал в лаптях.

Окончив съёмку, Карякин зачехлил камеру. Они с Андреем навьючили своё имущество на лошадку и двинулись вместе со всеми по военной дороге.

— Во морды понаели! Ширше задницы, — злобно сказал Карякин, разглядывая идущих навстречу пленных. — И чего с ними возжаются? Эх, не я начальник! Я бы их всех пострелял…

— Вот опять ты с подковырками своими, — рассердился Карякин. — С прибаутками всякими… Беляков пожалел?.. Зачем же ты за Советскую власть воюешь? Нет у тебя к ней преданности!

— Этого ты не знаешь. И не лезь.

— Как это — не знаю? Очень даже знаю!.. Вот я — я чего думаю, то говорю. И каждый-всякий понимает: у Карякина за революцию сердечко горит!.. А по твоему разговору ничего не понятно. Отчего это так?

— Разные бывают люди, — пожал плечами Андрей. — Разные характеры, разные темпераменты…

— Чего?

— Один восторженный, другой спокойный… Один сангвиник, а другой флегматик… Или там меланхолик. Нельзя же их равнять!

Карякин растерялся от вороха незнакомых слов.

— Это раньше так было, — сказал он, секунду подумав. — А теперь хватит! Теперь все равны.