Служить театру честно. Записки артиста Мариинского театра

Время шло. После двух лет в обычной общеобразовательной школе я начал учиться балету. Тогда в третий класс — как, впрочем, и сейчас — принимали в Ленинградское хореографическое училище. Сначала приняли мою сестру, потому что она была постарше, а потом меня. Мы с мамой сходили на специальный просмотр, и меня взяли. Это мама захотела, чтобы мы учились балету. В свое время она очень хотела танцевать, у нее были данные, она была очень красивая. Если она ходила фотографироваться, ее фото всегда потом выставляли в ателье, чтобы люди видели. Она действительно была с точки зрения танцев очень способная, даже в 70 лет делала шпагаты. Внешность, кстати, в нашей семье была привлекательная не только у нее, дедушка тоже был очень интересный.

Судьба у дедушки была необычная — фактически, судьба доктора Живаго, один к одному. Но узнал я об этом только после его смерти, когда о нем стали рассказывать на поминках. Дедушка служил в армии. Правда, его не «кидало», как Живаго, то к белым, то к красным. Но в свое время он спас одного известного большевика. Дедушка приволок его на себе раненного к врачу. Это был немецкий еврей Гольман — тогда таких называли «домашний доктор» — большой профессионал и врач «от Бога». В то время зачастую врачи, когда болеешь, прописывали аспирин или пирамидон — другого ничего особо и не было — а этот помогал по-настоящему. Он приходил, пил чай, спрашивал, как дела, мыл руки, смотрел и четко ставил диагноз. Он и оперировал в свое время. В общем, дедушка принес большевика к нему. Гольман вытащил ему пули и выходил его.

Спустя несколько лет — примерно в 1924 году — был страшный голод, и тут дедушка случайно встретился с этим большевиком. Тот дедушку узнал, спросил: «Миша, как ты?». Дедушка ответил: «У меня своих трое детей, у одной дочери дети, у второй тоже, голодаем, есть нечего, топить нечем». Дедушка ходил искал что-то, чем протопить свое жилье. У всех пошли простуды, болело горло — попробуй, натопи, чтобы было по-настоящему тепло. Жгли все: мебель, бумагу, вещи старые, ценные книги. И вот этот человек выслушал деда и сказал ему назавтра явиться в Смольный. Дед пришел, и его (с четырьмя классами образования) назначили управляющим крупного банка, хотя он не был членом партии. Ему дали пятикомнатную квартиру на Загородном, мама потом мне показывала дом. Она в это время как раз пошла в школу. Сам дед о своей жизни не рассказывал. Он был очень скромный и интеллигентный, никогда говорил о себе — о ком угодно, только не о себе. У нас в семье никто и матом не ругался. И если даже мамина сестра — она была веселая — могла иногда сказать «к черту», дед подходил к ней, уже взрослой, и давал подзатыльник. Так что не ругался никто. После войны, правда, и мат, и все было. Так сказалось на всех тяжелое время.

Несмотря на то, что дед окончил только четыре класса, он был очень грамотный. За отличную учебу в школе ему подарили на окончание золотые часы с браслетом. Он работал долгое время корректором в типографии. Представляете — с четырьмя классами быть настолько грамотным, чтобы проверять газеты. Он проверял «Ленинградскую правду», чтобы не было ни единой ошибки. В то время ведь было так, что за одну ошибку корректора могли расстрелять.

Деда встретили в банке чуть ли не с поклоном, он стал работать управляющим. Все было хорошо то ли год, то ли два. Как-то к нему зашел одноклассник Миша. Раз зашел, другой — и вот этот Миша стащил у дедушки портфель с деньгами. Как говорится, то было в горочку, а то пошло под горочку. Деда судили, но ему повезло, дали условно. Я все это знаю по разговорам и рассказам мамы и бабушки. Все это стало известно только, когда дед умер, в 1950-х годах.

Глава 2 Школа. Хореографическое училище

До Ленинградского хореографического училища два года я проучился в обычной школе. Она находилась рядом с нашим домом, на Демидовом переулке, у канала Грибоедова, чуть налево. Ученики в классе были разновозрастные, потому что кто-то отстал, так как не мог не учиться из-за войны. В нашем классе был, например, цыган Казека, на несколько лет меня старше. Хулиган страшный — даже гранату в школу притаскивал, потому что оружия (с убитых финнов и немцев в лесу) было полно.

В первом или во втором классе помню случай, который говорит о том, насколько непростое было время. Казека — цыган есть цыган — украл где-то банку сгущенки и принес с собой в класс. Проделал в крышке две дырки, поставил банку повыше на парту, наклонил и угощал нас. А мы стояли внизу и ловили открытым ртом струю текущей сгущенки… Для нас это было что-то необыкновенное, мы ведь сгущенки никогда не видели и не пробовали.