Служители ада

«Юденрат — великое благо!» — твердит сам себе Ротфельд. Не обольщается, не ждет избавления львовских евреев от унизительных порядков, оскорблений и мук. И все же нормализация жизни общины, даже на самых тяжелых условиях, лучше нынешнего вовсе бесправного положения. Нормализация! Не станет ли эта «нормализация» более совершенной системой грабежей и убийств? Вспоминает эсэсовского офицера-грабителя, и такой сможет стать немецким руководителем еврейской общины! Все может быть, даже грабеж, даже убийства, но раз решено возродить общину, значит, евреям как народу даруется жизнь. Иначе нет смысла в общине. Только бы выжить, закончится война, нормализуется жизнь.

Так с размышлений о жизни общины Ротфельд перешел к мысли о собственной жизни. Ужас пережитого, неопределенность дня нынешнего, постоянно угнетающий и терзающий страх определили решение. В предложении Ландесберга увидел избавление от сегодняшних и завтрашних мук, чиновникам немецкого административного аппарата, даже евреям, конечно, будет обеспечена безопасность. Больше не думает о назначении юденратов как органа немецких властей, только об юденрате — органе еврейской общины. Хитрит сам с собой, слил воедино свое благо и благо общины: «Юденрат — это жизнь, господь не захотел моей гибели. Спасая себя, все сделаю для спасения евреев». Так и подумал — вначале о своем спасении, потом повторил заученной формулой: «Все сделаю для спасения евреев».

Совесть, совесть! Удобная совесть — красивый мешок, наполняемый любым содержанием. Ландесберг изучил совесть Ротфельда, свое превосходство видит в том, что давно живет без этого ненужного хлама — реквизита богадельни слабовольных людей.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1.

Ранним утром отправилась Наталка на рынок. Надеется что-нибудь купить у крестьянок, позже — одни перекупки и наполовину пустые прилавки.

Вышла на улицу, стоит у ворот зловещая группа: немецкий солдат с желто-голубыми нашивками на погонах, двое в штатском с нарукавными повязками украинской полиции и дворник Федько.

Зашлось Наталкино сердце: бандиты не к добру появились так рано. Уж не за Фалеком? Остановилась, сняла жакет, оглядывается, будто поджидает кого-то.

Держит солдат в руке список, от полицаев разит водкой и наглостью. Навытяжку стоит дворник Федько, почтительно докладывает солдату:

— Пан адвокат уехал!

Громко докладывает, очень громко. Может, о Фалеке?! Конечно, о Фалеке, для нее так кричит, чтоб услышала.

— Не пан, а жид! — зло поправляет солдат на чистейшем украинском языке. — Ожидовился на службе жидовской. Сами проверим, веди по квартирам.

Подходит к солдату старик Кульчицкий, живущий в подвале.

— Нельзя ли узнать в чем дело?

— Сегодня день памяти Симона Петлюры, — торжественно объявляет солдат и подмигнул заговорщицки. — За злодейское убийство вождя украинского народа приглашаем жидов на поминки.

Ничего больше Наталка не слышит и не видит. Еле сдерживаясь, медленно заходит в подъезд и что есть силы мчится по лестнице. Домчалась до своей двери, остановилась как вкопанная. Что делать, как спасти Фалека? Невозможно не пустить полицаев, сорвут дверь. В квартире не спрячешь, негде. Может, спрячут соседи? Иван Иванович не решится рисковать своей жизнью, в мирное время на всех с опаской поглядывал, у жены Станиславы Васильевны больное сердце. Все же надо упросить Снегуров, выше — только они, внизу — полицаи.

Пробежала этаж, остановилась у двери девятой квартиры, жмет кнопку звонка.

— Кто там? — слышится взволнованный голос.

— Это я, Наталка, соседка из седьмой квартиры.

— Что случилось, чего так звоните? — не снимая цепочки, приоткрыл дверь Иван Иванович.

Лишь теперь Наталка убрала палец с кнопки звонка, в шепоте страдание и страх:

— Спрячьте мужа, за ним идут полицаи. Уже во дворе! Быстрее!

— Голубушка! Никогда не вступал в конфликты с полицией, не впутывайте в ваши дела. Если муж не виновен, ничего плохого не сделают, — не Наталку успокаивает, свою совесть.

— Как вам не стыдно! — рыдает Наталка. — Зачем притворяетесь?! Вы же знаете, муж — еврей, это все его преступление. И вы воротите нос, раньше мило раскланивались!

— Ничего не знаю и знать не хочу, — слышится бормотание за дверью.

Не может Наталка оторваться от спасительной двери, безвозвратно уходят секунды. Где теперь полицаи?.. Дверь распахнула Станислава Васильевна:

— Ведите быстрей пана Фалека!

Еле-еле успела, только вернулась к себе — вломились солдат и полицаи. Прижала Ганнусю к груди, весь мир уместился в обхвативших шею ручонках, ничего не слышит, кроме учащенного дыхания доченьки.

Перевернули полицаи все вверх дном, копаются в комоде, в шкафах, на кухне разбросали посуду. И орут, что им «трудно дышится», несет жидовским духом.

Худой полицай, с усами-висюльками, приступает к допросу:

— Куда спрятала жида?

— Не прятала, уехал из Львова. — Обхватила Ганнуся шею матери, боится взглянуть на злого дядю.

— Так прямо сел и поехал! — скалит полицай коричневые от курева зубы. — Куда же соизволил отправиться?

— Сказал, будет устраиваться где-то в районе. — От сивушного перегара и страха идет голова кругом.