Служу Советскому Союзу 3

— Так и пришлось уходить… Но вот на мой взгляд, фильм получился вообще не детским, хотя книжка считается детской. Грустным получился фильм. Этакое размышление о свободе личности, которая стремится к свету, к солнцу.

— Вот и я своему другу говорила, что свобода — одно из важнейших составляющих существования человека. А мы в Советском Союзе заперты в определенные рамки. Туда нельзя, сюда нельзя… Как птицы в клетке, — подхватила Тамара.

Всё-таки не удержалась. Ну что же, я ради этого сюда её и привел. Ради разговора с живой легендой, а уж когда легенд сразу две, то и воздействие должно быть двойное.

— Тамарочка, в вас по всей видимости играет юношеский максимализм. Это присуще всем молодым людям. Все мы в детстве были бунтарями и думали, что знаем, как улучшить мир. Лишь со временем понимаешь, что мир, как и роль Короля Евгения, да как и моя будущая роль, не делится на черное и белое. В мире существует различное множество цветов и оттенков, — мягко проговорил Куравлев. — И вовсе мы не птицы в клетке, мы скорее тигры в вольере, смелые, решительные, дерзкие, но честные. Редкий вид советского человека — и на нас смотрит весь мир. Ведь сейчас он поделен на два лагеря — на коммунистический и на капиталистический. И во втором тоже вольер, только там плавают акулы, которым порвать любую другую живность, как раз плюнуть. И вот мир смотрит — к какому из вольеров примкнуть? У них там что? Картинка? Одна блестящая яркая картинка, но по факту… Евгений, вот ты был в шкуре американца, каково это?

— Паршиво, — буркнул Леонов. — Хоть Марк Твен и выбрал низшие слои общества, но ведь таких большинство. И далеко не у всех из большинства история заканчивается также благополучно, как у Гека. Некоторым присущ финал Короля и Герцога. Конечно, Данелия в своём фильме не показал, как этих двоих провезли на шесте, оставил финал открытым… Однако, пусть это и было всего лишь фильмом, но я вот что хочу сказать — не бывает плохих людей, бывают лишь плохие обстоятельства, в которые они попадают. И рано или поздно эти обстоятельства закончатся, и начнутся новые, лучшие.

— Так я примерно также и думаю, что пора бы что-то поменять, что вот во Франции сделали студенты революцию, так почему бы нам тут не сделать то же самое? — с горячностью воскликнула Тамара.

— Ох, девонька… Мир шаток и находится в хрупком состоянии равновесия. Вот получите вы больше свобод, но вместе с ними получите и больше ограничений. Это только кажется, что вот успех, вот сейчас скинем старое и заживем по-другому, а на самом же деле получается только хуже и придется работать и работать, чтобы хотя бы приблизиться к тому самому времени и состояния, от которого пытались избавиться. Да, перемены, гром, молнии, овации и дикий восторг, а потом что? — проговорил Леонов. — Иногда необходимо человеку побыть одному, в тишине, собраться, подтянуться, вглядеться в себя. Мне это редко удается. Что это такое — тишина? Впервые я испытал необыкновенное ощущение тишины на берегу океана, тишины как какой-то величественной тайны. И почему-то, когда я впервые услышал тишину, она для меня была связана с необъяснимой тревогой. И на сцене тоже у меня тишина всегда связана с чем-то нервным. Правда, сценическая тишина вообще драматична. А в жизни тишина совсем другое дело. Бытовая тишина — это так приятно, она ни к чему не обязывает, сиди себе посиживай. Такое грустное впечатление производят люди без понятия о тишине, покое, уважении к человеку. Не надо быть варварами, надо ценить и беречь тишину. Только очень редкие, очень развитые люди способны организовать такую свою тишину. Но для этого тоже надо сначала научиться слышать, видеть тишину, чувствовать её… Так может и не надо грома? Может не надо революции? Ведь покой не мешает созиданию, зато гром, стук и молнии всегда сопутствуют разрушению. Вот о чем я хотел сказать. Пусть и получилось как-то путано, зато от чистого сердца…

Он сказал так и подпер ладонью щеку. Мы с Тамарой переглянулись. Видно было, что ей хотелось поспорить, но… она не то чтобы сдерживалась — она не находила аргумента для спора. Ещё бы, сейчас тот самый актер, который веселил и души и сердца, сидел грустный и отчего-то невыносимо тошно было видеть эту грусть на добром пухлом лице.

— Ну, Евгений, ты вообще озадачил своих молодых друзей, — хлопнул себя по коленям Куравлев. — Погрустнели они, а не сыграть ли нам на гитаре? Меня вон Володька Высоцкий пытался научить бренчать на струнах, так что я могу и "Кузнечика" забабахать.

Он прошел в угол комнаты, где стояла крутобокая гитара с нашлепкой-наклейкой в виде розы. Взял её неумело и провел рукой по струнам. Те отозвались каким-то стоном, словно пожаловались нам о своей нелегкой судьбе.

— Я тоже умею немного, — сказала Тамара, чтобы хоть как-то сгладить свои недавние слова, которые вызвали речь Леонова. — Ещё вот Миша хорошо играет…