Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое

Черновик соглашения нотариусом наконец написан — о согласии наследников продать их части в имении мне по цене, конченной мною с дядей. В назначенный час и день все должны [были] явиться в контору нотариуса и подписать соглашение.

В назначенный день явились все, но, к удивлению моему, один из представителей наследников, мой дядя доктор Дмитрий Михайлович Рахманов, отказался подписать за свою жену и своих племянников, уполномочивших его вести переговоры со мной и со всеми государственными учреждениями, с какими придется иметь дело. Он произнес длинную речь о несправедливости отдачи всего большого имущества в одни руки, а требовал выделить им часть имущества, согласно стоимости части их наследства. И ни на какие убеждения иначе не соглашался. Пришлось мне взять все хлопоты по выделению им части владения, при хлопотливой помощи адвоката, землемера и архитектора. После многих приемов по справедливому выделению части имущества остановились наконец на одном и весьма удачном для всех сторон. Мною были представлены все планы землемера, архитектора с расценками земли и строений Д. М. Рахманову, и [я] получил от него наконец согласие [быть] в конторе нотариуса, с назначением часа и дня подписания соглашения. В назначенный день явились все, но Рахманов опять отказался подписать черновик соглашения: требовал выдать наследникам деньгами, а не дома, мотивируя, что они не желают иметь хлопот с недвижимостью.

Его заявление всех возмутило; кроткий и тихий нотариус Наттучи вскочил со стула с горящими от гнева глазами, закричал: «Что вы, шутить изволите? Ведь это дело серьезное… Так делать нельзя!» Рахманов с усмешкой ответил: «Вы к этому силком меня не принудите! Лишний дом купить в Москве — только удовольствие для Николая Александровича».

Наттучи ответил: «Николай Александрович готов все дома в Москве купить, но для этого нужны деньги!» — «Ну, — отвечал Рахманов, — это его дело, как он хочет!»

Опять все соглашение пришлось переделывать, со всеми наследниками вновь перетолковывать, и настал наконец счастливый и желанный день, когда явившиеся наследники все по очереди подходили и подписывали раздельный акт, с поздравлением меня с окончанием этого тяжелого дела. Моя двоюродная сестра Клавдия Лукинична Кознова обратилась ко мне и сказала: «В деле этом вы проявили неимоверную энергию, что я, не будучи пророчицей, могу предсказать вам: в будущем вы будете миллионером». Подошел и Д. М. Рахманов меня поздравить с протянутой рукой, но я, измученный и озлобленный всеми перенесенными огорчениями от него, не дал ему своей руки. Он, взбешенный, немедленно покинул нотариальную контору.

Должен сказать, что доставшийся дом, предназначенный Рахмановым по второму варианту раздела, мне был крайне неприятен, из-за него мне пришлось прибегнуть к займу, да, кроме того, дом с маленькими квартирами, нелепо расположенными комнатами должен был доставить мне много хлопот. Пришлось согласиться только из-за того, что дом при управлении многими хозяевами, несомненно, должен быстро разрушаться, так как все наследники с неохотой отпускали деньги на ремонт, а забирали себе доход с него.

Прошло после раздела с небольшим десять лет, ко мне однажды приходит Осип Геннадьевич Хишин, сосед этого оставшегося у меня дома, и предложил продать ему за сумму 30 тысяч рублей, как он был оценен для Рахмановых. Я назначил цену 50 тысяч рублей. Он нашел цену дорогой и ушел. Прошло немного больше полгода, Хишин опять явился ко мне, с согласием дать мне 50 тысяч рублей. Я ему ответил, что теперь раздумал и меньше 60 тысяч рублей взять не могу. Хишин разозлился, наговорил мне много нелюбезностей, ушел. Но опять не прошло года, он пришел ко мне и сказал: «Что вы себе хотите! Я вижу вы скупой, готов дать вам шестьдесят тысяч рублей». Но я, обиженный его предыдущими нелюбезностями, сказал, что меньше 75 тысяч рублей не возьму. Хишин, наученный горьким опытом, не ушел, не наговорил мне больше дерзостей, а униженно стал просить что-нибудь уступить. Я ему продал за 70 тысяч рублей.

С Д. М. Рахмановым через пять лет после раздела произошло у меня примирение, я начал у него бывать. Его было трудно узнать, как он переменился в лучшую сторону: из надменного, злого и едкого на слова человека сделался сдержанным и кротким. Года через два Дмитрий Михайлович скончался. Отпевал его священник, мой бывший учитель богословия (фамилию забыл), оставивший у меня хорошую, добрую память как умный и добрый пастырь.

После отпевания им было сказано надгробное слово о покойнике. Он сказал, что Дмитрия Михайловича знал со дня его переезда на жительство в Москву, был близок с ним, часто посещал его и в то же время был его духовным отцом. Все это давало ему возможность видеть, с какой настойчивостью Дмитрий Михайлович боролся за свое душевное совершенствование и наконец достиг духовного спокойствия, какое в этой жизни дается очень немногим.