Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое

Когда Н. А. Осетров кончил читать стихи, то все слушающие сидели с понуренными головами и влажными глазами — так тяжело подействовали они на всех.

Мой уход из имения, понятно, не был так тяжел по воспоминаниям, как у этого помещика, но все-таки он доставил мне большое горе. Я купил землю с лесом, не считая полуразвалившейся гнилой дачи, на этой земле больше ничего не было; в течение двадцатилетнего владения им я оставил его почти благоустроенным. Уже было выстроено несколько домов для житья, скотный двор, амбары, проложены шоссейные дороги, канавы для спуска излишней воды, оранжерея, грунтовые сараи со шпанской вишней, фруктовый сад, приносящий уже фрукты и по всей усадьбе проложенные защебенные дорожки, огороженные подстриженными елками, с насаженным хвойным лесом, сделавшимся уже высоким и толстым. Кругом домов был разбит дендрологический красивый сад6, и на выкорчеванных из-под леса местах был хорошо удобренный огород, дававший хорошие овощи. И я, сидя в вагоне, сказал мысленно всему этому: «Прощай!..»

На другой день приехавшая Наталья Павловна рассказала, что сдача имения произошла без всяких инцидентов; и крестьяне были довольны, что я ушел из имения, уполномочив ее остаться во главе управления. Почему-то они тщательно осматривали под всеми кроватями, предполагая, что спрятаны какие-нибудь ценные вещи. В довершение, по окончании приемки, захватили три детских велосипеда. В этот же день рабочему Трифилу удалось привезти на лошади столовое и постельное белье, картины и часы, сверху закрытые сеном, счастливо пропущенные у заставы надсмотрщиками. А Наталья Павловна привезла много разных молочных продуктов.

ГЛАВА 2

Почти единовременно с отнятием имения к нам в правление явились с фабрики несколько человек рабочих, уполномоченных общим собранием товарищей всех наших фабрик для наблюдения за нашими действиями. Явившиеся держали себя скромно, но не могли удержать себя от тщеславия блеснуть перед нами своим умом и познаниями в области демагогии, приобретенными ими на фабричных митингах; становились по очереди в красивые позы, упирались одной рукой на стол, а другой размахивая, бия себя в грудь, в страстных речах изливали свои думы. Я любовался на них: телами были взрослые люди, а умом — малые дети. Возражать и оспаривать их, понятно, не было возможно без риска за свою свободу.

Их терпеливо выслушали, посадили в дальнюю комнату от правления, исполнив их просьбу, приобрели для каждого из них дорогие портфели, чем на первое время удовлетворили этих новых наших деятелей. Первое время дело шло сравнительно гладко, но с каждым днем их вмешательство в торговые дела делалось настойчивее и требовательнее, с нарушением всех коммерческих традиций. Приходилось их вызывать в правление, объяснять неправильность их взглядов и после долгих и неприятных препирательств убеждать их в необходимости поступить так, как распорядилось правление; в конце концов все это надоело и уже не звали их в правление, а посылали к ним доверенного, или бухгалтера, или секретаря; результат этих переговоров был тот же: им вдалбливали в голову, и они соглашались.

По несомненной человеческой слабости к тщеславию они через две недели считали себя уже сверхчеловеками, для них открылись все тайные пружины сложного дела; им было все доступно, и они все могут. Конечно, все эти споры и их увещания сильно тормозили дело с упущением выгодных моментов для наживы, но все приходилось терпеть и с болью сердца переживать. Кроме всех этих деловых волнений каждый день приносил какую-нибудь неожиданность от других лиц, старающихся досадить чем-нибудь нам, грешным, попавшим в беду не по своей вине. Волнений с душевным трепетом было много: то сообщали по телефону, что приезжали на автомобиле матросы, спрашивали меня, то приходили из милиции и спрашивали: где я? Все это заставляло не ходить в дом и долго кочевать по родственникам, знакомым, без достаточного спокойствия и отдыха.