См. статью «Любовь»

И в известной мере это было правдой. Хана не открыла глаз. Она повернула к Казику свое красное, как огромный подсолнух, лицо, обрамленное грязно-желтой растрепанной паклей парика. Казик, как всегда, имел своим одеянием одну только пеленку. Малюсенький человечек, карикатура на мужчину, высотой в пятьдесят один сантиметр (согласно единственному, не особенно точному измерению). Она все еще не размыкала век, только губы ее слегка шевельнулись. Спросила почти неслышно:

— Он?

Маркус кивнул головой, она ощутила как будто легкий толчок, волну потревоженного воздуха, и улыбнулась. Мунин прошептал издали:

— Ну, а-шокл, парень! Не тушуйся, беги и хватай!

А господин Маркус спросил: Ощущаешь ли ты его, госпожа?

Она снова улыбнулась, будто во сне. Запах Казика невозможно было не учуять: едкие испарения мочи смешивались со свежим и острым запахом страстного, дикого вожделения, вожделения, которому невозможно отказать, и даже Вассерман, напрочь лишенный обоняния, различил присутствие некой опасности в воздухе.

— Не знаю, герр Найгель, какой образ сотворила за все эти долгие годы госпожа Цитрин в своей душе и как ей представлялось Сияние славы Его, но я уверен, что запах Казика тотчас ударил ей в ноздри.

Хана Цитрин прошептала:

— Иди сюда! Приблизься…